Никто не знал истины. Я тоже. Арба остановилась у вершины, двое солдат сняли с нее носилки, покрытые белым полотном и понесли к виселице.
— Кто? Кто это? — шумели люди.
— Почему он на носилках и покрыт саваном? Разве он ранен?
— Мы знали его здоровым, — пожимал плечами Талип.
— И мы тоже, — подтверждали джизакцы. — Не так-то легко было надеть на него цепи. Если бы не предательство Махмуда-сокола, то неизвестно еще, состоялась бы эта казнь или нет!
Около виселицы солдаты опустили носилки, сняли с них что-то завернутое в белое и положили на скамью, заменявшую помост.
— Кто же это?! — еще громче зашумели люди. — Назовите имя!
Не один Хакимджан сомневался. Семьи двадцати трех приговоренных находились у подножия и ждали казни, и каждый сын приговоренного, каждая мать боялась увидеть родное лицо. Все-таки жила в их сердцах надежда… Не убьют. Сегодня не убьют. Он еще будет жить!
То ли желая успокоить народ, то ли соблюдая порядок, двое офицеров вышли вперед и остановились перед толпой.
— Слушайте, люди! — крикнул полицейский. Толпа смолкла.
Старший из офицеров надел очки, развернул бумагу и громко, но совершенно непонятно для слушающих, что-то прочел. Люди уловили лишь одно слово — Мухаммади.
Едва офицер закончил, подбежал Анварбек и, приняв бумагу, перевел приговор на узбекский язык. Он был длинным, этот приговор, но главное оказалось коротким и стояло в самом конце — смертная казнь через повешение.
Люди способны ждать терпеливо до этого последнего слова, хотя оно уже известно заранее. Или им кажется, что оно не прозвучит, затеряется по дороге. Надежда живет, теплится даже за гранью истины.
— О боже, дай мне умереть вместо него.
Так встретила мать Мухаммади известие о казни. Ее крик разнесся над холмом и ожег всех, словно огонь. Больно и страшно стало людям. Он один, Мухаммади, отдавал жизнь за них, за это огромное людское море, притихшее у подножия виселицы. И люди застонали, заплакали. Что еще они могли сделать!
Саван ожил. Мухаммади услышал крик матери. Наверное, сердце его откликнулось на зов, но губы были сжаты и руки связаны. Мы убедились в этом, когда солдаты откинули саван. Но не сейчас. Сейчас Мухаммади лежал на помосте, прикрытый белым полотном, и полотно это колебалось.
— Дитя мое!
Узник мучался, и народ не мог смотреть на страдание обреченного. Джизакцы закричали:
— Вешайте! Вешайте скорее!
А потом бросили самому Анварбеку:
— Негодяй, что же ты тянешь! Или мало тебе наших мучений. Хочешь продлить их и на том свете.
