Не садись в машину, где двое | страница 17



Оля постирала материно белье, повесила, покормила ее геркулесовой кашей. Опять поменяла ей мокрую рубашку и все белье на постели. Все время поила ее горячим молоком с медом.

Мать лежала, как выяснилось, с воспалением легких, и Оля стала делать ей уколы, ее научила пришедшая медсестра, которая сказала, что не может ходить больше двух раз в день, а надо делать четыре укола, и посоветовала ей практиковаться на апельсине.

Через месяц мама уже пошла на работу.

Но Оля сама теперь заболела. Заразилась, видимо.

Поздно вечером, когда мама пришла домой, Оля не вышла к ней на кухню.

Ночью она сильно кашляла.

Мама походила-походила мимо двери, а потом зашла и сказала:

— Так. Я тебя заразила.

Оля молча лежала и кашляла то и дело. Ребенок спал в коляске.

— Ну ладно,— сказала мать.— Ты еще Павлика заразишь. Иди ко мне, я там тебе постелю. Я буду тут.

Утром мама принесла ей кормить Павлика и велела замотать полотенцем лицо.

— Парень так похож на тебя,— сказала она наконец,— просто вылитая ты. Как ты была маленькая. Ну, кто у нас красавец? Кто? Ну, кто?

И она заплакала, стояла и плакала, глядя, как дочь кормит ребеночка.

Людмила Петрушевская

Заечка и Алёшка




Заечка, бравая, хорошенькая по-американски, такая стриженая блондинка типа кинозвезды 50-х годов, какой-нибудь Дорис Дэй, и что ей оставалось делать в нашем мире, кроме как найти себе мужчину?

Все было брошено на данный фронт работ, с одним красавцем она пожила, приезжим из Сибири, бегала к нему в гостиницу, ему было уготовано большое будущее тут, в столице мира, и он уже знал о том и гулял по Москве как король, вот эта Заечка у него была, потом (она все узнала) еще композитор Эмма, потом поэтесса, да и редакторши на телевидении все как одна, всё ожидало его, куда ни войди, безропотно. И Заечка тоже ждала его.

Но дома, в Сибири, у него сидела жена с ребенком, и ему оно не мешало, да вот Заечке препятствовало. Ей нужен был муж, и не просто какой-то там, а муж не ниже рангом, чем этот сибирский наездник, кривоногий, лихой, раскосый хан.

Не светских удовольствий, ресторанов и гостиничных номеров ей не хватало, приглашений было хоть залейся, с такими-то внешними данными, мордочка волшебная, просто как у курносого щенка, фигурка загляденье, ножки всегда на каблучках, цок-цок, все мужские взгляды вслед, вечный театр, где она на сцене.

А вот свить гнездо, расположиться там в безопасности, в уюте-заботе, быть именно в своем доме главной актрисой, а не на улице и не на работе, не на ходу и не под постоянным током высокого напряжения, под прожекторами мужских взглядов, которые шарят и упираются и ведут в нужном направлении, и все кончается тем, чем кончается у кобеля с сучкой, излить накопленное и свалить по своим делам, именно что уйти, оставив.