— Но ее уважают — как поэтессу.
— Да, как религиозную поэтессу. Но читают ли ее стихи в церквах? На улицах? Будь она повивальной бабкой, от нее и то было бы больше проку.
Симонетта принялась расхаживать по комнате, словно один из львов Лоренцо, запертых в клетке.
Леонардо поднялся и поймал ее за руки. Она смотрела в пол, точно Леонардо был ее отцом, а не любовником.
— Я понятия не имел, сколько гнева ты в себе носишь, — сказал Леонардо.
Симонетта сжала его руки.
— Теперь ты знаешь все мои тайны… как и я твои. Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, Леонардо.
— Как бы то ни было, — сказал Леонардо, проклиная про себя Сандро, — ты не должна позволять гневу отравлять себя. Как Гаддиано ты навсегда заслужила место во Флоренции. Клянусь тебе, это правда.
Эти слова ее, похоже, обрадовали.
— А как Симонетта, — продолжал Леонардо, — ты запомнишься той, что дала облик Венере и множеству Мадонн.
— Благодаря Сандро. — Она слабо улыбнулась, Потом оттолкнулась от него и пошла к двери. — Я направлю к тебе слугу-провожатого. Нам не следует спускаться вместе, иначе наши гости заподозрят что-нибудь неуместное.
Она опять улыбнулась — на сей раз лукаво — и вышла.
Леонардо подождал немного, а потом последовал за слугой по темным залам, где звучало эхо его шагов, и далее — по холодным мраморным пролетам того, что было, скорее всего, потайной лестницей. Миновал не один час с тех пор, как они с Симонеттой поднялись в спальню, и теперь множество других комнат огромного дома было занято гостями. Все этажи и проходы наполняли ночные шорохи, словно Леонардо вели сквозь колдовской лес, и огни, бледные и нездешние, как кометные хвосты, огни святого Эльма или блуждающие огоньки, просверкивали в щелях между дверями и косяками. Леонардо остановился у одной двери, как ему показалось, на третьем этаже: ему послышался знакомый голос. Он сказал слуге, что отыщет дорогу сам, и прислушался к песне, что пел за дверью высокий чистый голос под аккомпанемент лютни, нестройного шума и довольно грубых замечаний.
Кто-то застонал, как в экстазе, и песня продолжалась:
…И лучшие цветы
спешат расцвесть под нежными стопами;
три милых нимфы нежными руками
в одежду облекают дивный стан…
Голос принадлежал Аталанте Мильоретти.
Леонардо распахнул дверь и уже готов был присоединиться к известной песне, которую пел Аталанте, когда увидел Нери, все еще переодетого и загримированного его двойником.
Прикрывая за собой дверь, Леонардо сказал:
