— Когда начался этот ужас с фейерверком, я испугался за твою жизнь. Благодарение Богу, мадонна, ты невредима.
Она сжала его пальцы, и он помог ей подняться на ноги. Он смотрел на Леонардо без злобы, ибо выиграл Джиневру.
— Да как же ты можешь говорить о чести, если знаешь, что мадонна Джиневра любит меня? — спросил Леонардо, сознательно принуждая противника схватиться за оружие. — Если знаешь, что мы с ней занимались любовью, покуда ты торчал наверху, в студии?
Джиневра отвернулась от него, а Николини встал между ними.
— О чести кричат лишь на людях, — холодно произнес он, не спеша принимать скрытый вызов. — Ибо разве не обманом живет цивилизованное общество, подобное нашему? И разве великий властитель не держит себя с подданными так, будто они равны? Припомни латынь, молодой человек: «Humilitas seu curialitas» — «Смирение равно власти», но на самом деле они не равны. Так общество сохраняет вежливость и не роняет себя.
— Так искажаются порядок и правда, — сказал Леонардо. Лицо его горело, будто опаленное жаром. — И тебе все равно, чем пахнут твои деньги.
— Быть может, я тоже фокусник, как ты, или алхимик. Ибо, видишь ли, мастер Леонардо, — прибавил он мягко, — я обращу уважение и учтивость мадонны Джиневры в любовь, — тут он глянул на Джиневру, — если мадонна соблаговолит открыть себя для моей страсти.
Джиневра смущенно потупилась.
Намек Николини не остался незамеченным — Леонардо обнажил клинок. Телохранителей Николини тут не было, значит, бой будет честным.
— Леонардо, нет! — вскрикнул Боттичелли.
Но победила Леонардо Джиневра. Она повлекла Николини прочь, вцепившись в его рукав, как ребенок, а Леонардо остался стоять в одиночестве.
Николини остановился в отдалении, повернулся к Леонардо и сказал:
— Мне не нужны телохранители, чтобы защититься от твоей шпажонки. Но прошу тебя: сделай так, как говорит мадонна, и это пойдет во благо всем нам.
И он увел Джиневру. Они скрылись из виду за баррикадой, на людной площади. Леонардо так и застыл на месте с клинком в руке.
— Идем, — позвал Сандро. — Пошли в «Дьявольский уголок». Нам бы надо выпить… и поговорить.
Леонардо не ответил. Он смотрел на тысячи людей, преклонивших колена перед иконой Божией Матери. Проповедник говорил с повозки, как с кафедры, прижимая икону к груди. За ним гигантским видением вздымалась статуя из папье-маше, карнавальная игрушка, которую помогал делать Леонардо. Ее грандиозность подчеркивали тысячи высоко поднятых горящих факелов. Статуя казалась нерукотворной, сотворенной из чистого и святого духа, ибо как столь великолепный и совершенный образ мог быть сделан из простого дерева, бумаги, красок? Кающиеся, равно богачи и бедняки, молили о прощении. Многие сжимали кресты, и их коленопреклоненность казалась частью танца. Крича и жестикулируя, они просили о прощении, умоляли и умиротворяли святую икону, чьи слезы пролились над Флоренцией, затопив ее бедой.
