— Олег, о чём вы думаете в самом деле? Я вам повторяю ещё раз: оставьте глупости, и после обеда надо сдать двести строк на третью полосу — что хотите.
— Ну, раз что хочу… Тогда домой пойду, я с ночи. Устал. А двести строк у Глебушки возьмите. Я видел, у него новый замечательнейший этюд в прозе про зябь и пашни родился.
Олег, не глядя на редакторшу, повернулся и пошёл к двери. Но Тортилла ещё не наговорилась:
— Подождите, Олег Викторович. Я понимаю, вы личность творческая, так сказать живёте в своём мире… Но работаете вы здесь! И у нас районная газета! У нас глава района новый, редакция, если вы забыли, находится в здании администрации!
— Не забыл, конечно, Валентина Андреевна, а в чём дело-то? — невинно поинтересовался Олег.
— Ваш внешний вид! — взбешённая Тортилла даже подпрыгнула на своём стуле. Такой она Олегу нравилась больше всего: маленькая, нечистые волосёнки дыбком, очёчки снова сразу запотели, напряглась вся, коготками в столешницу вцепилась. Ну, прямо анекдот про старую, беззубую, но очень злую собачку: не закусает, так засосёт насмерть. — Ваш внешний вид!
— Но я же подстригся. Вы как просили, я сделал, — честные карие глаза Олега лучились удивлением и непониманием. Он полностью расслабился и кайфовал: такие моменты почти компенсировали безденежье и тягомотную трясину газетной текучки. — И даже бороду сбрил. Почти.
Тортилла неожиданно вздохнула и устало махнула ручкой, — иди уж, мол. Скандала не получилось. «Сдаёт старушка, что ли? — подумал Олег, поправляя чёрную таджикскую тюбетейку на гладко выбритом черепе, — или что-то такое чувствует нехорошее?»
…Сегодня ночью на смене в котельной, накатив с напарником Валеркой-Таджиком дурной китайской водки, Олег пошёл на кардинальные изменения. Голову Валерка ему побрил, затем избавились от усов, бородку оставили только. Клинышком. Чистой воды импровизация — проколотое ухо и серёжка в нём. Просто водки было много, а серьга-колечко валялась в душевой уже с месяц: чья-то зазноба оставила, наверное. Таджик, оценив плоды совместных усилий, открыл свой шкафчик, достал тюбетейку — память о далёкой родине — и надел её на Олега. Восхитился: «Абрек, слушай! Дарю!». Выпили за абрека; отдельно — за тюбетейку.
Утром был понедельник, и на планёрку Олег, как всегда, опоздал. Скромно пристроившись на подоконнике, — стула, как обычно, не хватило — Олег ждал, пока на него обратят внимание. Не замечать его было среди коллег правилом хорошего тона. Только Палыч, бывший работник компетентных органов, по старой привычке влезть в душу, а потом заложить, подходил в курилке с разговорами за жизнь. Сам он никогда не курил, но в кармане держал пачку вонючей курской «Примы» и спички.
