Бесценная картина: Неудача и икота — а речь-то какая! Она отправилась в Париж, а он отправился в тюрьму.
— …и я не могла связаться с тобой, и деньги, и письма, которые я отсылала…
А вот это уже интересно. Он никогда не получал никаких писем, и уж точно не получал никаких денег.
— Все возвращалось. Все… и Марго… Марго рассказала мне про сигареты, и я очень-очень хотела, чтобы у тебя были сигареты. Чтобы никто не посмел… о, Боже, Хокинс, мне так жаль.
Вот теперь она действительно начала действовать ему на нервы. И гореть в аду Марго, кем бы она ни была. Он отлично мог представить, что, по мнению девчонки, он мог купить на сигареты. В тюрьме ты ничего не мог купить на сигареты, ничего стоящего.
— Т-ты даже никогда не должен был, — сказала она. Смысла в этом было немного, но он ее понял.
— Я-я сказала им, что это не ты. Не ты. — Она слегка встряхнула его, словно это его нужно было убедить в сказанном, и он был убежден, по крайней мере, в ее искренности. Она выглядела несчастной, красивой и несчастной, кончик ее носа покраснел, ресницы склеились от слез. — Другие парни. Я говорила им, нож и все остальное, про нож и про Джонатана, и про то, как ты спас меня.
Парни рассказали копам о его угрозе — это и стало последней каплей, но на нее он зла не держал. То же самое он сказал копам.
— Я и матери говорила, рассказала, как ты спас меня, н-но ей было наплевать… Она была такой… такой…
А вот эту часть он точно не хотел слышать, часть, посвященную лайнбекеру Деккер и тому, как она воспользовалась своим положением, потому что была такой… такой… разъяренной, решил он. Шокированной. Потрясенной. Сраженной. Вероятно, этот список можно было бы продолжать вечно.
Нет, он не хотел этого слышать, но и не остановил ее — а ведь мог, запросто. Но разговор принял очарование автомобильной катастрофы.
— Такой… — снова сказала Неудача, отчаянно пытаясь подобрать нужное слово, будто действительно очень хотела, чтобы он знал, что чувствовала ее мать, но старалась быть осторожной, чтобы не ранить его чувства.
«Как мило, — подумал он. — И как поразительно абсурдно».
Как поразительно близко она прижалась к нему — словно только что заламинированная пластинка.
— Такой…
Он глубоко вздохнул и пожалел, что сам не выпил «Маргариту», потому что просто не мог больше это терпеть. Она начала плакать в полную силу, икая между всхлипами, слезы текли по ее щекам, размывая тушь и придавая ей немного помятый, беспомощный вид «дамочки в беде», который действовал совершенно разрушительно: как чума или лихорадка денге.
