— Ты единственный мужчина, с которым я была близка, Кид, — сказала она, снова посмотрев на него из-под длинных ресниц, пока ее пальчик совершал очередное неспешное путешествие по его плоти. Господи Иисусе. В этом прикосновении, в этом взгляде не было скромности, как не было ее ни в руках, ни в глазах, полных понимания и храбрости — таких прекрасно серых. Она просто отправила его в нокаут. С первой же секунды, как он увидел ее.
И с Трэвисом она не спала. Он испытал унизительное облегчение от ее слов — но понял, что она говорила не только об этом. Она была осторожна, а ему нравилось ее осторожность. Ему это очень нравилось, в основном, из-за нее. Но вскоре он начал задумываться, что это могло значить и для него самого.
— Моя работа, — начал он. — На работе нас все время тыкают и колют, проверяя, и… Господи, Никки…
Сжав ладонь вокруг него, она провела большим пальцем по самому кончику, и, пока он все еще купался в завораживающем удовольствии, она провела рукой вниз, по всей длине, и вернулась обратно.
Боже. Наклонившись вперед, он поцеловал ее в макушку, прижимаясь губами к шелковистому, острому беспорядку, в который превратились ее волосы, и замер, впитывая насыщенную сладость ее ласк. Это было так прекрасно — именно об этом он мечтал теми бесконечными ночами в Колумбии. Без нее ему было так одиноко. Проклятье, ему вообще было одиноко без людей, но он хотел именно ее, именно так — возбуждающую его, разделяющую нечто, имеющее больше отношения к жизни, чем вся та смерть, что окружала его.
Он изнывал от тоски по ней, изнывал от желания почувствовать ее прикосновения.
— Я совершенно здоров, Никки, — поклялся он, и она снова подняла глаза. — Я не был ни с кем задолго до тебя, и ни с кем после. — Его голос был хриплым. У него было такое ощущение, что он выворачивает себе кишки, признаваясь в вещах, которые делали его куда менее крутым парнем, впрочем, он сомневался, что сексуальная крутость стала бы для Никки плюсом. Она-то уж точно не спала со всеми подряд.
Она сохранила себя для кого-то особенного. Она сохранила себя для него, и по выражению ее глаз он понял, что сказал именно то, что она хотела услышать.
Эта милая ленивая улыбка снова скользнула по ее губам… и когда ее рука снова оторвалась от него, на смену ей пришел рот: горячий, влажный, шелковистый… лишающий разума.
Он застонал, откинув голову назад, его бедра подавались вперед в ответ на движения ее языка, совершавшие самое сексуальное анатомическое исследование из всех, что ему довелось пережить. Он наблюдал за ней. Он знал, что она была знакома с самыми интимными аспектами мужских тел — и она воплощала это знание в своей бесконечной нежности, в бесконечной мягкости, каждой лаской выворачивая его наизнанку удовольствием — таким сладким и острым. Ни осталось ни одной клеточки, которая не познала бы ее прикосновений, любви ее губ, языка, пальцев и рук, изучающих, дарящих наслаждение, потирающих его изысканными, неожиданными движениями, об удовольствии от которых он даже не догадывался.
