Нельзя успокаивать общество радужными «научно обоснованиями» прогнозами, не давая ему времени приготовиться к трудным дилеммам. Загоняя социальные противоречия вызревать «в подполье», мы столкнемся с их взрывным развитием. Скрытый страх — опасный страх. Пока мы будем называть безработных «трудоспособным населением, не занятым в общественно полезном труде», мы и не подумаем над специфической для наших условий политикой предотвращения безработицы. А ведь наша специфика хотя бы в том, что в ряде регионов отчаяние безработных может соединиться с ощущением национальной дискриминации — и вот готова взрывчатая смесь для экстремизма. А что будет означать на нынешнем этапе перестройки возникновение терроризма? Думаю, это похоронит самые главные наши надежды.
На что мы рассчитываем сейчас, сдавая заводы в аренду и одобряя увольнение трети работников? На то, что государственные предприятия этому примеру не последуют или на то, что им этого не позволят административными методами? Но это значит заведомо сделать их неконкурентоспособными по сравнению с кооперативными предприятиями — и тем самым ускорить сдачу в аренду все новых и новых заводов. Если же мы хотим сохранить ядро промышленности в рамках общенародной собственности, излишек рабочей силы должен быть «выжат» со всех заводов в равной степени. Чтобы этот процесс не был разрушительным, нужна целая система заблаговременных крупных мер. Мы же предпочитаем прятать голову в песок.
По традиции мы считаем самым главным внедрить в общественное сознание нашу собственную идеологическую концепцию. Но сейчас, хоть на какое-то время, критически важным для всех социальных групп и течений стал общий, гласный и реалистичный анализ нынешней ситуации и наметившихся тенденций. Надо осмелиться заглянуть в завтра и отложить волшебные дудочки.
Первое условие для этого — называть вещи своими именами.
1988
Если правду говорить трудно, будем внедрять «модели»
Через согласный хор голосов, объясняющих нам идеи перестройки, редко удается прорваться нотке сомнения. Сомнение несвоевременно, оно наруку сталинизму — и дряхлая бюрократическая цензура заменена эффективными идеологическими фильтрами редакторов, действующих не по службе, а по душе.
Конечно, эта новая духовная монополия несравненно приятнее, культурнее, живее, чем прежняя. Казалось бы, жить можно. И все же не оставляет ощущение нарастающего неблагополучия. Много накопилось в нашем обществе горючего материала, много нависло готовых сорваться при неосторожном крике лавин. Растворятся зародыши разрушительных тенденций или дадут начало разгорающимся очагам противоречий — в огромной степени зависит от слова культурной элиты, которая сосредоточила сейчас огромную власть над умонастроениями людей. Эта власть болезненно гипертрофирована не только из-за кризиса доверия к привычной идеологии. Утрачены две основные силы, которые не позволяют обыденному философскому сознанию ходить по кругу и выливаться в упрощенные разрушительные модели — религия и общественные науки. Их функции взяла на себя публицистика. Если и она будет продолжать говорить с обществом на языке аксиом, внедряя в сознание публики готовые модели, то новый кризис доверия неизбежен, и он будет иметь более тяжелые последствия (в виде торжества всех типов контркультуры вплоть до «красных бригад»).
