«Горбушка», святая «горбушка»! Но до поры до времени помолчим о ней.
Позже она восстанет перед нами в божественном ореоле, с сиянием лучезарной мечты лагерника.
Люди в вагоне были незнакомые, исключая похожего на мальчика инженера. Я почувствовал, как не хватает мне моих друзей по тюремной камере.
Где вы теперь, живы ли, тюремные мои друзья: ласковый, сердечный староста-доктор, строгий, скупой на улыбку каперанг, похожий на Миклухо-Маклая геолог, робкий, всегда виновато улыбающийся колхозник, по-старомодному деликатный, стыдившийся своего кривоглазья профессор? И даже о епископе Павле пожалел я, вспомнив его иссиня-меловое лицо древнего христианского мученика, вспомнив, как он, если не спал, не забывал издали перекрестить меня, уходящего на допрос. Крепка ты, тюремная, горькая, терпкая дружба.
Нас везли все дальше и дальше на восток. Буй, Вятка, Свердловск, Челябинск, Курган. Мастер-часовщик, украинец, мрачно изрек:
— Наикращее место для нас шукають, щоб и дуло, и сквозыло, и дождем кропыло!
Мы хорошо знали, где едем — или по надписям на вокзалах, или же, постучав в оконце, кричали проходившему мимо нашего вагона смазчику, осмотрщику и всякому другому «вольному»:
— Друг, какая станция?
Но тотчас издали прилетал грозный окрик конвойного:
— Отойди от вагона! Стрелять буду!
И «вольный» поспешно отходил или нырял под вагоны соседней колеи.
Мы уже догадывались, что день грядущий ничего хорошего нам не готовит, и все же в вагоне мы отдыхали и душой, и телом. Не было мучительных допросов, можно было наконец выспаться, и кормили нас в эшелоне лучше, чем в тюрьме. Хлеба не 300, а 600 граммов, супы с мясом, а иногда вместо надоевшей ячневой каши давали (ох, какое счастье!) селедку. Как мало нужно для счастья арестанта!
По Сибири наш эшелон помчался так, что не успевали выдавать нам пищу. В иные дни нас кормили только селедкой. И наше недавнее наслаждение превратилось в мучение. На коротких и редких остановках не все вагоны получали воду. Эти вагоны, в том числе и наш, начиняли бунтовать, на остановках стучали в стенки и кричали хором: «Воды!.. Воды!..» Но остановки были минутные, и мы снова мчались.
Эшелон влетел в большой город и встал против вокзала. Читаем надпись — «Новосибирск». А мы уже осатанели от жажды, били в стенку кулаками, ногами, поленьями, сорвали с нар доску-дюймовку и принялись таранить дверь вагона. И вдруг кто-то крикнул:
— Тише! Слушайте!
Стало тихо. Сначала мы услышали песню. Где-то на вокзале из репродуктора, как из брандспойта, хлестало:
