— Ну?
Несколько секунд она молчала, потом всхлипнула и закрыла лицо руками.
— Вот и зря! — сказал он, испытывая счастье, что будет ее сейчас утешать, что они вдвоем, что сбылся давний, мучительный сон.
Она все плакала.
Ладынин отнял ее ладони от лица, но ничего не увидел, кроме смутно белеющего лба да спутанных светлых волос. Она плакала с открытым лицом, совсем близко от него, и он не знал, что надо ей сказать, как утешить, какие найти слова.
Подвывая клаксоном, проехала машина санитарного транспорта, осветила на мгновение синим лучом Варины глаза, косичку, руку, и вновь стало темно, как в могиле…
— О чем ты плачешь? — спросил он.
— Не знаю, — сказала она дрожащим голосом, — наверное, обо всем.
— Не плачь. Не надо плакать. Все будет хорошо.
Одной рукой он взял ее за локоть, а другой стал гладить по волосам, по жестким косичкам, по мокрым от слез щекам. Тогда внезапно она вырвалась от него, решив, что он, наверное, ничего не знает.
— Ты думаешь… — спросила она, — ты, может быть, думаешь…
— Ничего я не думаю, — спокойно и твердо ответил он, — я все хорошо знаю. Отлично знаю.
Он чувствовал, что она смотрит на него с испугом. Но в голосе ее звучала надежда, когда она спросила:
— Все-таки? Что же?
— Все! — с ласковой, но непоколебимой твердостью ответил он. — Все… Пойдем!
Она подчинилась ему покорно, с радостью, ей было приятно слушаться его, слишком долго она была одна. А у него за эти годы сделались такие твердые, сильные руки, так спокоен стал его взор.
— Где ты был это время? — спросила она.
— Везде.
— И на суше тоже?
— Тоже.
Так, то молча, то разговаривая, дошли они до пылающей поленницы — сюда попала зажигалка, и теперь дрова догорали без всякой помехи на пустыре у воды. Багровое зарево осветило Ладынина, и Варя внезапно остановилась.
— Я на тебя посмотрю, — сказала она, — я даже на тебя не посмотрела. Что это за ленточка на пиджаке?
— Это не пиджак, а китель, — сказал он резко, — мы не носим пиджаки, у нас кителя. А ленточка — гвардейская…
На мгновение ему представилось то ненавистное длинное, суховатое лицо с трубкой в зубах, и тот — в полоску — пиджак, и галстук, повязанный с особой небрежностью, непонятной ему.
— Значит, ты гвардеец?
— Значит! — сказал он.
— А ордена за что тебе дали? — спросила она.
— За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецкими захватчиками, — сказал он, — вот за что.
— А это, на рукаве? — спросила Варя, — Вот эти нашивочки, что они значат?
— Они значат, что я был ранен, — сказал Ладынин, — Пойдем. Холодно.
