Я удалился так же бесшумно, как пришел, и вернулся домой к обеду.
Вечером я послал за ней, и она вошла с озабоченным видом, обычно вовсе ей несвойственным.
– Сядь сюда, – сказал я, указывая ей место рядом с собой на диване.
Она села, но когда я нагнулся поцеловать ее, быстро отдернула голову.
Я был поражен и спросил:
– Что такое? Что с тобой?
– Теперь рамадан, – сказала она.
Я расхохотался.
– Так марабут запретил тебе целоваться во время рамадана?
– О да, я арабская женщина, а ты руми!
– Это большой грех?
– О да!
– Значит, ты весь день ничего не ела до захода солнца?
– Ничего.
– А после заката солнца ты поела?
– Да.
– Но раз ночь уже настала и ты разрешаешь себе есть, тебе незачем быть строгой и в остальном.
Она казалась раздосадованной, задетой, оскорбленной и возразила с высокомерием, какого я не знал в ней до сих пор:
– Если арабская девушка позволит руми прикоснуться к ней во время рамадана, она будет проклята навеки.
– И так будет продолжаться целый месяц?
Она отвечала убежденно:
– Да, весь месяц рамадана.
Я притворился рассерженным и сказал ей:
– Ну, так ступай справляй рамадан со своей родней.
Она схватила мои руки и поднесла их к своей груди.
– О, прошу тебя, не сердись, ты увидишь, какой я буду милой. Хочешь, мы вместе отпразднуем рамадан? Я буду ухаживать за тобой, угождать тебе, только не сердись.
Я не мог удержаться от улыбки, так она была забавна в своем огорчении, и отослал ее спать.
Через час, когда я собирался лечь в постель, раздались два легких удара в дверь, так тихо, что я едва их расслышал.
Я крикнул: «Войдите!», – и появилась Аллума, неся перед собой большой поднос с арабскими сластями, обсахаренными, поджаренными в масле шариками, сладкими печеньями, с целой грудой диковинных туземных лакомств.
Она смеялась, показывая чудесные зубы, и повторяла:
– Мы вместе будем справлять рамадан.
Вам известно, что пост у арабов, длящийся с восхода солнца до темноты, до того момента, когда глаз перестает различать белую нить от черной, завершается каждый вечер небольшой пирушкой в тесном кругу, где угощение затягивается до утра. Таким образом, выходит, что для туземцев, не слишком строго соблюдающих закон, рамадан состоит в том, что день обращается в ночь, а ночь в день. Но Аллума заходила гораздо дальше в своем благочестивом рвении. Она поставила поднос на диване между нами и, взяв длинными тонкими пальцами обсыпанный сахаром шарик, положила его мне в рот, шепча:
– Это вкусно, отведай.
