Одинокий жнец на желтом пшеничном поле | страница 11
Леша шел молча, поглядывая исподлобья и крутя в пальцах потухшую папиросу. Кисти рук у него были тонкие, хрупкие, как у ребенка, а суставы припухшие, как у старика.
— Насчет «хочется жить» ты скорее всего преувеличил, — мягко возразил он. — Учитывая факты его реальной биографии. Свои самые лучшие… гм… правильнее было бы сказать «самые популярные» вещи он написал уже будучи абсолютно сумасшедшим… гм… с медицинской точки зрения. Причем результирующий вектор его помешательства был со всей определенностью направлен в сторону самоуничтожения…
— Нет, Леша, нет! — перебил Анатолий. — Я тоже так думал — до того как увидел эти картины живьем. Знаешь, там есть один из его знаменитых «Жнецов». Тот, где солнце самое низкое: в трех остальных вариантах оно уже поднялось над горизонтом, а здесь еще будто вскатывается вверх по горке. Так вот: холст прямо-таки дышит оптимизмом и радостью жизни. Ведь это восход, понимаешь? Восход, начало рабочего дня. Впереди весь день, вся жизнь, и на небе ни облачка. Нет и тени того, о чем ты говоришь. Вернее сказать, нет тени вообще! Конечно, он был болен, глупо отрицать. Но при этом искусство оставалось его единственным лекарством — тем, что держало его на земле, как этого жнеца — на желтом пшеничном поле. Он погиб не благодаря искусству, а вопреки ему! Уверяю тебя, если бы он не имел возможности писать, то покончил бы с собой намного раньше. Поэтому темп его работы в последние месяцы был поистине бешеный.
Леша остановился и зажал портфель между коленями, чтобы достать папиросную пачку.
— Я не большой специалист в этом вопросе, — сказал он, закуривая. — Если не ошибаюсь, все его «Жнецы» написаны во время пребывания в психиатрической лечебнице?
— Да, в Сен-Реми. И, между прочим, доктора прописали ему занятия живописью именно в профилактических целях.
— Гм… снова, я боюсь ошибиться, но разве эта профилактика не включала в себя преимущественно копирование образцов Милле, известного своей уравновешенностью и покоем? Брат специально присылал ему репродукции.
— Ну, присылал. И что с того? Что это доказывает?
— Да ничего не доказывает… — Леша пожал плечами и продолжил движение. Он передвигался маленькими частыми шажками, ставя ноги носком наружу. — Кроме того, что, возможно, профилактикой был именно Милле, отвлекавший его от кошмаров. Пойми, старик, твоя трактовка вовсе не единственная. Точно с таким же успехом можно утверждать, что живопись загнала его в гроб, то есть была ядом, а вовсе не лекарством.