В оправдание королевы Александры следует сказать, что она была человеком настроения, а кроме того, из-за глухоты не все правильно воспринимала. На самом деле она видела нежную натуру невестки и время от времени позволяла себе это признать: «Ты, моя милая Мэй, всегда так добра и ласкова со мной. И когда из-за моих гадких ушей я не совсем „в курсе дела“, ты всегда словом или просто взглядом даешь мне понять, что происходит, — за что я тебе очень признательна, так как никто не знает, как зачастую мне бывает трудно».
Весьма знаменательно, что между королевой Александрой и принцессой Мэй было не так уж много столкновений, а между королем Эдуардом и принцем Георгом их вообще не отмечалось. Ценности, которые разделяет одно поколение, редко полностью воспринимаются следующим; к примеру, Ганноверский дом имеет весьма длинную историю конфликтов между монархом и его наследником. Проживая значительную часть года всего в нескольких сотнях метров друг от друга, две семьи волей-неволей создавали ситуации для взаимных претензий или даже отчуждения.
Маршруты их передвижений нередко совпадали. Обе семьи встречали Рождество и Новый год в Сандрингеме и возвращались в Лондон только в феврале. В апреле двор перемещался в Виндзор, где принц Уэльский был частым гостем, а затем снова возвращался в столицу, где оставался до июньских скачек в Аскоте. Принц обычно сопровождал отца на скачки в Гудвуд в июле и в Кауз в августе, где совершал прогулки на королевской яхте «Британия». В первые дни сезона охоты на шотландских тетеревов они разлучались, но вскоре вновь воссоединялись в Шотландии — король находился в Балморале, принц — в расположенном неподалеку замке Эбергелди. В октябре Сандрингем привлекал и отца, и сына охотой на куропаток. В течение остального времени года они снова и снова встречались — по государственным делам в Лондоне, приветствовали иностранных государей в Виндзоре, стреляли фазанов в одном из охотничьих угодий.
Как ни странно, сибаритствующий, космополитичный отец и его сдержанный, дисциплинированный сын никогда не раздражали друг друга. Король с трудом переносил разлуку с сыном больше чем на неделю-другую, каждый раз страдая так, будто виделся с ним в последний раз, и всегда радостно приветствовал его по возвращении. Когда король говорил о принце Георге, отмечал один из друзей, голос его смягчался, на лице появлялась немного грустная улыбка, припасенная для тех, кого он любил. Оскорбленный на всю жизнь тем, что до восшествия на трон (на шестидесятом году жизни) он был полностью отстранен от всяких государственных дел, король теперь стремился сделать так, чтобы его наследник был к ним лучше подготовлен. Таким образом, принц получал наиболее важные правительственные документы, а в Виндзоре его письменный стол располагался рядом с отцовским. Обе эти привилегии в предыдущее царствование были просто немыслимы.
