Помрачнев, Феверс на мгновение отвлеклась на приторный чай.
– Это был огромный мрачный дом в Кенсингтоне, на площади с унылым сквером, в котором остались только пожухлая трава и голые деревья. Фасад был покрыт настолько плотным слоем лондонской копоти, что вся лепнина казалась облаченной в траур. Угрюмый портик перед входом, сэр, все внутренние ставни наглухо закрыты, а дверное кольцо зловеще обернуто крепом.
После долгого громыхания и позвякивания мне открыл тот самый человек без рта, бедняга, и выразительными жестами предложил войти. Я никогда не встречала в глазах столько горя, сколько у него, горя изгнания и брошенности; глаза его говорили не хуже, чем сказали бы губы: «Девочка! Уходи! Спасайся, пока не поздно!», но он взял у меня шляпу и накидку; как и он, я была жертвой крайней нужды и, если не уходил он, должна была остаться и я.
Несмотря на то что для дома наслаждений время было раннее – около семи, – мадам Шрек уже не спала, хотя и лежала еще в постели с чашкой шоколада. Она усадила меня и предложила подкрепиться с ней за компанию, на что я, невзирая на волнение, охотно согласилась, так как устала от ходьбы и жутко проголодалась. Ставни уже открыли, но жалюзи были опущены; тяжелые занавеси плотно закрывали окна, и единственным источником света в спальне был ночник на каминной полке, напоминающий блуждающие огни на кладбище, почему я и не смогла разглядеть, что за ведьмовское варево налили мне в чашку. Мадам Шрек лежала на кровати под пологом, почти полностью скрытая краем драпировки, и я не могла рассмотреть ни ее лица, ни фигуры… Там было ужасно холодно. «Рада вас видеть, Феверс, – сказала она голосом, похожим на завывание кладбищенского ветра. – Туссен покажет вам вашу комнату, и вы отдохнете перед обедом, после которого мы снимем мерку для костюма». – По ее тону можно было подумать, что речь шла о саване.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я разглядела, что из мебели в комнате, помимо кровати и моего стула, был сейф размером со шкаф с огромным медным кодовым замком – я таких никогда не видела – и запертое бюро.
Больше она не проронила ни слова, и я поспешила допить свой шоколад. Затем Туссен, безротый слуга, осторожно прикрыл мне глаза ладонью, и когда я снова их открыла, мадам Шрек стояла передо мной, одетая в черное платье с плотной вуалью, какие носят вдовы в Испании, доходящей ей до колен, и в своих митенках – в полном облачении.
Не подумайте, мистер Уолсер, что я слабонервная женщина, но хотя я прекрасно понимала, что все это – и черный экипаж, и человек без рта, и тюремный холод – не более чем представление, все равно в мадам Шрек было нечто жуткое: казалось, что под ее траурной одеждой скрывалась какая-то уродливая марионетка, дергающая за свои собственные ниточки.
