Антошка окаменело сидел на корточках в углу. Еремей выскочил из сарая. Качнулся на широко расставленных ногах, пронзительно закричал:
— Эй, ляль, выходи! Выходи, жирный, я убью тебя!
Иван облизнул губы, задержал дыхание, поднял кольт на уровень глаз и толкнул створку.
Выстрелили одновременно. Иван охнул, схватился за левое плечо.
— Ах ты, морда налимья, зацепил-таки!
Дернулся назад, подтягивая перебитую руку, и чуть не задохнулся от боли. Увидев краем глаза, что остячонок, пристально всматриваясь, сделал два шажка вперед, заорал:
— Иди, иди сюда, хорек! Иди, харя паскудная! Иди, угощу!
— Сам подохнешь. Подожду, — Еремей медленно отступил в кул хот, исчез в полутемном проеме.
Чувствуя, как немеет плечо, прошитое дергающей болью, Иван положил кольт на порог, задрал гимнастерку, рванул исподнюю рубаху. Морщась, прижал скомканный лоскут к ране… Все, видать, конец, отпрыгался: кровь не останавливалась, сочилась, пропитывая тряпку, сползала тепло и липко по ребрам, унося жизнь. «Господи, владыка небесный, из-за кого умирать приходится?! Из-за зверька таежного, у которого никакого интереса нету, окромя как сырой рыбы нажраться да оленьей крови наглотаться. Разве ж он понимает, как это сладко — жить?!»
— А, собака, кровопивец! — взвыл Иван и пальнул в щель.
Из сарайчика сразу же ответили выстрелом.
— Жив еще, — лежа у порога, мрачно заметил Еремей и передернул затвор винтовки. — Ладно. Ждать больше нельзя… — Повернул голову к Антошке, который все так же окаменело сидел в углу, глядя на ступни убитых. — Иди копай! Побыстрей. Нам еще Арча догнать надо.
Антошка, как во сне, поднялся, вышел. И, не пригибаясь, не ускоряя шаг, побрел под уклон к реке. Около одинокой сосны остановился, поглядел пусто на Еремея.
Тот, со страхом ждавший выстрела Ивана, кивнул: можно здесь, приступай! Крикнул:
— Эй ты, в тулых хот, не сдох еще?! Слышишь?!
Иван, закрывший глаза, чтобы помолиться, вздрогнул, услышав этот голос. Приоткрыл глаза, повернулся, чтобы сесть поудобней, и увидел на стене самострел с мощной, широкой дугой лука, а рядом, в кожаном чехле, толстые темные стрелы с зазубренными наконечниками. Постанывая, Иван поднялся с пола, утвердился на ногах. И, не отрывая глаз от самострела, побрел к нему.
Антошка под сосной вяло нарезал пласты дерна, вяло откидывал их в сторону.
— Паста, Антошка, паста![7] — прикрикнул Еремей. Конечно, могилу рыть необязательно. Убитых Сардаковых можно было перенести в облас, который лежал на берегу, и пустить по реке — дедушка говорил, что предки когда-то отправляли так в последний путь умерших, — но Еремей хотел, чтобы названый, а теперь и единственный брат, самый близкий теперь человек, хоть немного отвлекся в работе от горя.
