Они с Никитой встречались каждый день, бродили по городу, вместе ездили в библиотеку, сидели в дешевых кофейнях и грели руки об одну на двоих чашку кофе. Он говорил ей какие-то ласковые слова, которые Ольга не могла запомнить, а помнила только то чудесное ощущение, которое испытывала, когда Никита их произносил. Они удирали с лекций, но не слишком часто, потому что Малиновский был серьезным студентом и на втором, и на третьем курсе, когда все уже пережили отсев первого и считали, что в институте можно неделями не появляться. Малиновский учился, и Ольга, глядя на него, училась тоже. Он ни разу не говорил ей, что они поженятся после института. Она ни разу не доставала его глупыми вопросами вроде «ты меня любишь?» или «ты меня никогда не бросишь?». Это было словно само собой разумеющееся, константа, как Кремль посреди Москвы или Кольцевая автодорога.
Потом умерла бабушка, и Ольге досталась однушка в Теплом Стане, далеко от метро и все-таки своя, родная. Бабушку было жалко, однако ей уже стукнуло девяносто семь, а Ольге – всего-то двадцать два, и ей хотелось свободы. Квартирный вопрос все и испортил. Ольга обрадовалась, обжилась, стала приглашать гостей, иногда шумели до утра... Никите это не нравилось. Он сказал раз, сказал другой, сказал третий. Ольга встала на дыбы.
– Ты ограничиваешь мою свободу! – орала она на Малиновского. – Тебе что от меня надо, а?
– Оля, я все понимаю, но нельзя устраивать вечеринки каждый день.
– Ты, как дедок, говоришь, а тебе столько лет, сколько и мне!
– Я просто стал тебя гораздо реже видеть.
Никита принципиально не переезжал к ней, отстаивая свою независимость.
– Ну так являйся сюда почаще!
– Я не сторонник пьяных разгулов.
– А я сторонница, да? Сторонница?
– В общем, так, – сказал Малиновский, который, несмотря на присущую ему рассудительность, все-таки был молод и горяч, – если ты это не прекратишь, я устраняюсь до поры до времени. Обещаю вернуться, когда передумаешь.
– Ты еще будешь диктовать, как мне жить?!
– Оля, ты эгоистка. И ведешь себя глупо.
– Не учи меня жить!
Тут-то она и кинула в него тарелкой. Не попала. Никита отодвинулся, постоял, глядя на осколки, а потом спросил отстраненно:
– Значит, нет?
– Это ты эгоист, – сказала ему Ольга, – хочешь меня запереть, как восточную женщину!
– Значит, нет, – подвел итог Никита, взял куртку и ушел.
Ольга дулась на него два дня. Он не звонил. Она дулась неделю. Телефон молчал. «И ладно, – думала Ольга, – пусть не звонит, раз такой гордый. И я не буду». Через две недели не выдержала и набрала номер его мобильного.
