Так вот за кого меня принял по ошибке Чичиков, - подумал Суицид, возвращаясь в санчасть, - и беда покойного была в том, что слишком много знал.
Такой поворот событий настораживал и наводил Суицида на тревожные размышления. Где-то, совсем рядом, находился опытный, скрытный убийца, и такая же участь могла постигнуть и самого Суицида. Как только он станет им не нужен. И, самое неприятное было то, что неизвестно с какой стороны может оказаться противник.
«Нужно будет сходить на 17-й отряд, и разузнать, при каких обстоятельствах умер мой однофамилец, - решил Суицид. - А пока надо держаться подальше от шамана и его начальницы-вертихвостки. По какой причине кот невзлюбил этого бедолагу? Кажется, что у кого-то из них рыло в пуху».
Инстинкт самосохранения заставлял мозг работать на пределе воможностей и в голове с калейдоскопической непоследовательностью менялись образы, события и сюжеты. Суицид уже не управлял этим потоком информации, пустив его на самотек. Он напоминал себе автора, у которого сюжетная линия вышла из под контроля и жила отдельной, самостоятельной жизнью. В какой-то момент, в голове что-то щелкнуло, и круг замкнулся. Вспомнил, как в Матросской Тишине дописывал «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова и воображение сразу же нарисовало образ купчихи- отравительницы, поразительно напоминавший начальницу санчасти. «Ни каких таблеток, порошков и витаминов, - решил Су - и, кажется, я здесь засиделся. Это нонсенс, но мне пора на петушатню».
Суицид лежал на верхней наре и смотрел, как помещение пятой бригады наполнялось самой разнообразной арестантской «обиженной» публикой. Среди них были молодые и пожившие, одетые в телогрейки и робы, поношенные ватники и черные милюстиновые костюмы, в стоптанных валенках и начищенных ботинках. Но всех объединял прямоугольник на левой груди, в котором красовалась надпись: «Пятый отряд, пятьдесят пятая бригада». Это был, своего рода, отпечаток копыта темной силы. С сегодняшнего дня такой же штамп украшал робу и телогрейку Суицида. По сути, это было моральное самоубийство, и его тюремная судьба превращалась в пытку. Теперь он принадлежал к касте «неприкасаемых». Ни один уважающий себя зек не имел права поздороваться с ним за руку, взять сигарету или спичку. На всех зонах существовал, так называемый, принцип «контакта». Любой предмет, к которому прикоснулся обитатель бригады «опущенных», по зековским правилам, считался «законтаченым» и подлежал уничтожению. Нарушение каралось строго и неукоснительно. Вплоть до перевода в бригаду «отверженных».
