Что же значит «предвидеть», «быть действенной», «давать плановость», «перспективу», «быть практичной»? Это значит управлять, т. е. отправлять функции власти. В биологии это значит «управлять и направленно изменять природу (наследственность) организмов» (С. 254). Отсюда – от понимания функций научного знания – полемика с Вейсманом, согласно которому «наследственное вещество» независимо от «живого тела», т. е., по сути, бесконтрольно и не подлежит никакому воздействию. Следовательно, приобретенные организмом в процессе развития «новые склонности и отличия» не могут быть наследственными и соответственно не имеют эволюционного значения. Основной порок «менделизма–морганизма» состоит, следовательно, в том, что он «считает совершенно ненаучным стремление исследователей управлять наследственностью организмов путем соответственного изменения условий жизни этих организмов» (С. 30). Более того, «утверждение о «неопределенности» наследственности закрывает дорогу для научного предвидения и тем самым разоружает сельскохозяйственную практику» (С. 38).
Перед нами, несомненно, преображенная идеология: если на место «живого тела» поставить человека, то окажется неэффективной сама идея воспитания и перевоспитания и – шире – социальной «управляемости»; если на место «научного предвидения» поставить всем известный субъект такого предвидения – «марксистско–ленинскую теорию», а на место «сельскохозяйственной практики» – «общественно–преобразующую деятельность» власти, то воспитание окажется совершенно бессмысленным[269].
Нетрудно представить себе путь, по которому этот сугубо идеологический спор должен был перерасти рамки не только конкретной науки, но и методологии и вскрыть не столько гносеологическое, сколько – глубоко онтологическое свое содержание. Согласно интерпретации Лысенко, по Моргану, ни дети, ни родители «вообще не являются сами собой» – они лишь «побочные продукты неиссякаемой и бессмертной зародышевой плазмы», которая оказывается независимой от «живого тела организма». Иначе говоря, «потомки не являются продуктом тела родителя, но лишь того зародышевого вещества, которое облечено этим телом» (С. 32–33). Перед нами, несомненно, продукт художественного воображения, игра образными абстракциями: представить себе все эти превращения сомы («живого тела») у вейсманистов–морганистов–менделистов ничуть не легче, чем неоформленное «живое вещество» Ольги Лепешинской. Подобные материи мыслимы не иначе как в эстетических категориях (любопытно, что «вейсмановскую схему» Лысенко называет «мистической» (С. 250)).
