Потом еще смотрели про
американских гангстеров; потом про акулу большущую с челюстями, потом… в голове
все перепуталось. Утром маленько поспали — и снова к видику: дальше смотреть
то, что еще не видели. Так выходные и провели в переживаниях за наших, которым
ихние супостаты покоя не давали.
В понедельник, когда пришел на
работу, наши смеялись надо мной. Говорят, что, наверное, все выходные я
пропьянствовал. Да нет, говорю, почти не пил, то есть все как обычно, а выгляжу
помятым, потому что с силами зла боролся через переживания. И давай им про
видик рассказывать. Заслушались они, даже про работу забыли, подошел начальник
цеха и тоже заслушался. Так рабочий день и прошел в говорильне. Когда смена
кончилась, Федотыч решительно осудил это явление и сказал, что мы должны с ним
бороться и не допустить распространения этой ядовитой чуждой заразы в наши
стройные ряды. И мы, все как один, единодушно согласились.
Вечер выдался тихий и без особых
приключений. Только Нилыч заходил и спросил, нет ли чего, чтобы голова не
болела. Предложил я ему на выбор чайную травку бабушки Маруси или настойки ее
же производства на тополиных почках. Выбрал он настойку, выпил с полбутылки,
порозовел и ушел в лес подышать и землянику собирать. Я на его приглашение
отказался и с книжечкой прилег на кроватку про маленького мальчика почитать,
который ходил до революции со своим дядькой на Троицу в Лавру. И уж так мне
этот занятный мальчуган понравился, что оторваться не мог. Будто его детскими
глазенками на ту жизнь глядел и радовался, что так много хорошего и доброго
вокруг.
Тут дверка моя приоткрылась, и
зашла Иришка в гости. Села за стол к окошку и смотрит на бутылку, что осталась
неубранной после Нилыча. А сама грустно так про жизнь рассказывает, что мол, не
удалась она, что у мужа свои интересы, а она целыми днями-вечерами
одна-одинешенька. Слушаю, а сам жалостью наполняюсь: оно ведь всегда людей
жалко, когда они вот так про жизнь грустно говорят.
Тогда я немного рассказал ей про
свою судьбинушку. Только вижу, не нравится ей, что моя жизнь такая хорошая и
что я вполне ею доволен. Тогда я замолк и снова принялся ее слушать, чтобы
посочувствовать ей и успокоить. Вижу, тянется она к бутылочке тополиной,
наливает в стаканчик и на пробу его пригубляет. Я молчу, будто и не против. Она
удовлетворительно кивает своей махонькой головкой в коротких волосиках и снова
наливает. Подождала, пока разойдется по периферии, глазом на меня скосила, и
увидел я тут, что бабонька в свой глаз шалость запустила. И вижу я, что на
глазах бабочка эта самая начинает холостеть. Это я по голосу своему заслабшему
и легкому трясению в коленках обнаружил.
