Только потом уже довелось мне
понять до всей глубины сути трагичность и великую подвижность судьбинушки этого
с виду неприметного человека. А случилось это понимание во время нашего
приятного общения с лейтенантом Павлушей.
Сидел я вечерком на нашей
лавочке, дышал и любовался на детишек, которые играли в песочнице. Песочек
речной им завод привез на самосвале — чистенький, беленький — вот малышня и
копошилась там под приглядом заботливых мамаш. Детишки нынче одеты красиво, как
на праздник, сами такие сытенькие, щекастенькие, веселенькие — любо-дорого на
них поглядеть.
Вспомнилось тут мне детство мое
босоногое. Накатило эдак… Идем, бывало, с матушкой моей ненаглядной… Уж такая
матушка у меня была, что просто нет и не бывало таких ни у кого. Отпустит отец
нас в церковь, только предупредит, чтобы мы там не выставлялись особо. Времена
тогда стояли такие… И вот идем вместе, а она, голубушка моя, при каждом нищем
да калечном останавливается — много их тогда по дорогам сиживало… Копеечку
медную или хлебушка даст, а сама глазки свои все платочком промокает. Отойдем в
сторонку, а она присядет ко мне, обнимет и давай плакать мне в плечико, как ей
жалко всех… До сих помню, как она сквозь слезыньки свои шептала: вот как,
Ванечка, жалко-то, что готова всем несчастным да убогоньким всю себя по
кусочкам раздать. Жалко так всех ей было, голубушке моей ненаглядной…
Присел тут рядком и наш Павлуша.
Он с работки своей возвращался. Присел и тоже на детишек веселеньких
поглядывает. Сидит и рассуждает, что вот послали его в командировку аж в
Узбекистан и велели везти туда подарки местному начальству, чтобы они
посодействовали ему в работе по поимке вредных преступников. Выдали ему для
этой цели талон в «Елисей», чтобы в тамошних закромах он присмотрел, что
получше. Походил он там, поглядел на подземное изобилие, набрал в портфельчик
баночек с бутылочками, а самого ненароком грусть посетила. И в этой грусти
решил наш Павлуша, что нечего этих узбеков кормить, когда наш народ начинает
забывать вкус настоящей пищи, какую раньше кушал любой нормальный русский
человек.
Вставай, говорит, Иван Платоныч,
будем восстанавливать национальную справедливость в отдельно взятом дворе.
Сурово сказал наш блюститель, так что никак нельзя не подчиниться и ослушаться.
Помог я ему вынести стол во двор и примостить под березку. Выставили большущие
колонки музыкальные в открытые окна его апартаментов. Хозяин музыку свою
необычную включил, пояснил, что это концерт композитора Чайковского под номером
один. Затем тарелки, вилки и стаканы на стол поставили. Из портфельчика вынул
Павлуша весь свой ассортимент и по столу рассортировал, чтобы каждому
равномерно от щедрот елисеевских досталось. Я только спросил его, что же это наше
начальство узбеческое, совсем без подарков у нас осталось? Может, ему чего
другое подарить? Вон у меня в шкафу платок с рисованным петухом имеется. Не
волнуйся, мил-друг Платоныч, говорит Павлуша сурово, я уже придумал все как
надо. Я им матрешку большую привезу, пусть играются. И красиво, и развивает.
Это правильно, говорю, опять же дружбу народов укрепляет. Ведь, им, поди, тоже
чего-то красивого хочется, а то у них там один урюк, арык и пекло.
