… Его стошнило, вырвало и долго еще выворачивало наизнанку.
Сердце придавила тяжеленная плита. В голове кружились обрывки судорожных
мыслей: как же это можно? Что за мерзость? В каком безумии нужно быть, чтобы
это могло нравиться? Никогда больше! Мерзость, га-а-адость, гря-а-азь!
Он скрылся и затих. Он стыдился появиться на глаза людям,
особенно священнику. Вечерами сидел у телевизора, радуя мать и нервируя отца,
не выносившего «ящик», как средство убийства драгоценного времени.
Наконец переборол себя и битым псом приплелся в храм. Стоя
на коленях у аналоя, он сначала окаменело стоял, потом разрыдался. Несколько
минут не мог вымолвить ни слова. Потом выдавил из себя самое страшное, потом
еще и еще… Отец Паисий выждал, потом сурово произнес:
¾ Готов ли ты
потрудиться?
¾ Готов,
отче, ¾ отозвался Вадим, разом
успокоившийся. ¾ Дайте мне самую
страшную епитимью. Нет, наказание. Казнь!..
¾ Успокойся.
¾ Нет, вы не
понимаете! Меня нужно уничтожить. Я хуже убийцы. Я иуда!
¾ Не пугай,
не страшно… Упал ¾ встань.
Отмылся, отряхнулся и снова иди. Нам нельзя назад. Это война…
Епитимию он отрабатывал неожиданно сухо. Долго еще ныло в
душе и теле, как после удаления огромной глубокой язвы. С великим трудом по
капле выдавливал он из себя гной греха. С тошнотворным отвращением смотрел на
мясо и спиртное. Отныне телесный грех накрепко спёкся в его сознании с этим
средствами возбуждения похоти. Он изнурял себя до изнеможения, так что под утро
рушился на жесткую кровать в полном бессилии. Движение блудных помыслов стал
ощущать до их приближения, и безжалостно гнал их вон. Но что такое? Где огонь
веры? Что за сушь и холод в душе?
Наконец, пришло вразумление: это оттого, что вычеркнул
«тяжелые» имена. Но страх перед мукой сострадания держал его. Он понял, что нет
ничего мучительней этой боли. Уныние давило, не отпускало. Он задыхался.
«Хватит!» ¾
закричал он себе, наконец. Скрепя сердце, с понуждением, обратно вписал
«трудные» имена в свой синодик. Восстановилась живая молитва, крепкая вера, но
вместе с тем вернулись тонкие, изощренные ¾
боль и скорби… И продолжилось мучение во имя любви.
Его покаяние стало живым и глубоким, и всегда
приносило облегчение. Он безжалостно снимал с души греховные накопления, все
более очищаясь. Но на большей глубине обнаруживались еще большие залежи
страстей. Иногда ему казалось, что вот сегодня он вычистился до полной
прозрачности. Но чистота бездонна, как бесконечно совершенство. И вчерашняя
чистота сегодня осознается грязной мутью. Он вдруг ясно осознавал, что вроде бы
не свойственные ему грехи жгут и ноют в душе.
