Иван Семенович
долго разглядывает мое заявление, протяжно вздыхает и поднимает на меня усталые
глаза.
¾
Тебя кто обидел?
¾
Никто, Иван Семенович. Просто надоело.
¾
Это бывает. Сходи в отпуск. Хочешь, на пару месяцев устрою тебя в шикарный
санаторий на море?
¾
Бессмысленность в санаториях не лечат. Я недавно выезжал на стройку ¾ там все живое. Реальное дело, а не
показуха бумажная. Я готов разнорабочим работать. Только чтобы работать, а не
создавать видимость.
¾
Ну, знаешь, там тоже дурости хватает!
¾
Знаю, Иван Семенович.
¾
Не отпущу. Здесь тоже работать надо.
¾
Отпустите. В конце концов, я иду на фронт из тыла, а не наоборот.
¾
Мальчишка. Романтик, понимаешь… Тебе осталось полшага до номенклатуры. А
потом ¾ обеспечен до конца
дней. Ты пожалеешь, Дима!
¾
Возможно. Даже наверняка. Сытая жизнь всегда соблазняет и тянет на дно.
¾
Ладно, сходи на стройку, проветрись. Надоест играть в романтику ¾ возвращайся, возьму обратно. Я на тебя
не в обиде. Особенно после этой… коллегии.
…Три дня моей
командировки «на школу» по напряжению и насыщенности можно сравнить с годом
обычной размеренной жизни. Постоянные спутники прорабской работы ¾ близость смерти и тюрьмы, надрыв и
пьянство ¾ давят, как паровой
пресс.
Каждые полчаса
меня пытается переехать бульдозер. Рядом со мной падают, сорвавшись со стропов,
бетонные громады. Стальные тросики чалок лопаются и рваными краями свистят в
сантиметре от моего мягкого лица. В полуметре от меня с крыши проливается
кипящий битум. Осколки разбитого оконного стекла вонзаются в дюйме от моей
ноги.
Все это время я
нахожусь или в панике, или в яростной готовности ко всему. Никогда я не
чувствовал хрупкость своей жизни так ярко, как в эти дни. Иногда мне кажется,
что вот сейчас наступит предел, я или грохнусь в изнеможении в грязь, или мое
сознание не выдержит безумия. Изредка мне удается выйти из подчинения вопящей
суете, обратиться за помощью к Господу и получить некое послабление… Только
продолжается это считанные секунды ¾
и снова погружаюсь в омут всеобщего безумия.
Ничем иным, как
приступом безумия, нельзя назвать и мой бунт. Вечером я читаю у владыки
Антония, что одно славословие стоит тысячи просительных молитв.
Утром сначала
испытываю сильнейшее уныние, когда перевертывается мой бульдозер, едва не
похоронив под собою машиниста. Затем с помощью крана удается вернуть ему
нормальное положение и даже, запустив двигатель, продолжить его полезную
деятельность.
