Все началось как будто бы обычно:
Немного слов, немного теплой лжи,
Немного искренно, немного
непривычно,
Но почему так опьяняюще, скажи?
Но почему, когда твой голос тихий
Ко мне прорвался сквозь ночной
туман,
Я на него всю ночь потом молился,
Как добрым, сказочным и неземным
богам?
Я стал мечтать об острове
безлюдном,
Где среди трав и солнечных лучей
Мы бы забылись счастьем
беспробудным
И заплутались в звездности ночей.
Я верить стал в любовь, а не в
наличность,
Я весь бы мир послал тебе в пажи.
Все началось как будто бы обычно:
Немного слов, немного теплой лжи…
Несколько раз, возвращаясь домой со свидания поздней ночью,
он сталкивался в подъезде с суровыми ребятами в перчатках на сжатых кулаках.
Если они ограничивались банальными угрозами, Сергей молча проходил мимо и
вызывал лифт. Если они приступали к физическим мерам воздействия, он
несколькими хорошо поставленными ударами придавал им горизонтальное положение и
вызывал лифт. Эти неуклюжие попытки насилия лишь сильней разжигали в нем
увлечение Кристиной.
Роман их стремительно развивался. Она представила Сергея
своим друзьям. И хоть были они совершенно разными, но что-то незримо их всех
объединяло. Что − он понял несколько позже.
Нинок и Лайна весь вечер щебетали о штанах, ресторанах,
толкучках, барах, дядях-меценатах, дискотеках.
Анна Львовна увлекалась одиночными путешествиями в необычные
места: Соловецкие острова, Кижи, байкальские дюны, Тянь-Шань. Часами она
показывала слайды этих «сваеабдазных мест», взахлеб рассказывала о своих
приключениях, порывисто доставая из шкафов сувениры, талисманы, какие-то
камешки, коряги.
Валерий Анисимович слыл эстетом. Он утонченно описывал
посещение вернисажей, осмотр коллекций своих знакомцев, носил длинные седые
волосы, лакированные ногти. Когда уносился он духом в неведомые дали гармонии,
Сергей с иронией наблюдал за его взглядом, скользившем от коленок девушки до
обтянутых джерси плеч и обратно. На старинном бюро покоились пожелтевшие
фолианты, бронзовые часы из трепетного полумрака мерным баритоном оповещали о
прошествии очередного получаса. Над тяжелым, темного дерева комодом висели
китайские расплывчатые картины, рисунки в карандаше, темные иконы.
Захар свою пропыленную холостяцкую берлогу называл
«студией». Он молча раскладывал на полу огромные картоны с печальными
зеленоватыми лицами, обнаженными мясистыми женщинами, увядшими цветами.
Разливал по алюминиевым кружкам кислое вино, раскуривал резную трубку, набитую
махрой. Комната наполнялась сладковато-горьким дымом и многозначительным
молчанием. Кристина с уважительным пришепетыванием называла его демоническим
художником и была в восторге от этих мертвенных картонок.
