Не мешкая и ни о чем не думая, Лиман схватил прислоненный к углу обрез и спустил ноги в темную дыру. Было слышно, как он упал вниз, что-то пробормотал и затих. Ступеньки скрипели сильнее, шаги слышались уже почти у самой двери.
— Спят еще, что ли, или нет никого? — сказал кто-то снаружи и дернул несколько раз дверь.
— Ибрагим, ты здесь?
— Может, в поле ушел? — послышался голос со двора.
Незиф напряженно прислушался.
— Здесь он, здесь. Дверь изнутри заперта. Сейчас открою — сам увидишь…
Услышав скрежет, Незиф обернулся и заметил в щели двери острие перочинного ножика. Пыхтя, человек снаружи пытался поднять щеколду.
— Что ты делаешь? Разве так можно? — крикнул кто-то со двора.
— Можно, будь спокоен. Не знаешь ты наших людей. Как учуют пришлого человека, так сразу норовят затаиться, пока не узнают, с чем он к ним явился. А уж завидят, что из общины к ним пожаловали, так вовсе голоса не подают.
«По голосу вроде Ахмед», — мелькнуло в голове Ибрагима, но он не мог ни шевельнуться, ни крикнуть, боль жгла его тело. Незиф присел на корточки спиной к люку, свесил вниз ноги, оперся о него животом и начал быстро развязывать веревки, опутывавшие Ибрагима.
— Не думай, так легко, от меня не отделаешься, — шепотом сказал он ему. — Я вернусь за золотом. А обмолвишься хоть одним словом, все твое семя с корнем вырву. Так и знай. Встань теперь, закрой люк!
Перед глазами Ибрагима метнулась квадратная голова в кепке, жилистые пальцы, вцепившиеся в край люка, и Незиф исчез. Потом послышался стук падающего тела, и все стихло. Сжимая зубы, Ибрагим медленно поднялся, надел куртку, Запахнул ее поплотнее на груди, чтобы скрыть рану, обмотался длинным поясом и нагнулся, чтобы положить на место крышку люка. Затем, охнув от боли, направился к двери.
— Сейчас, сейчас, — глухо отозвался он в ответ на настойчивые возгласы человека, ломившегося в дверь.
— Здесь он, я ведь тебе говорил!
Ибрагим повторил еще громче:
— Сейчас открою, погоди!
Отперев щеколду и приоткрыв дверь, он увидел низенького человека с продолговатой головой, на которую была нахлобучена выгоревшая фуражка. Тот впился своими мышиными глазками в землистое лицо Ибрагима, смешно шевельнул реденькими усиками и, едва заметно улыбнувшись, воскликнул:
— Стучит Ахмед, кричит Ахмед, дерет глотку, а ты глядишь в щелочку и молчишь! Зашевелился только, когда понял, что я сам открою. Мы еще разберемся, в чем тут дело!
— Задремал я, бай[2] Ахмед, не слышал, — давая ему дорогу, с виноватым видом ответил Ибрагим и смущенно посмотрел на вошедшего.
