Гельмар сделал движение, чтобы поднять букет, но Генри опередил его и сказал:
– Оставь, Гвидо, эти цветы мои, они упали для меня!
– Они упали из-за тебя, так как ты смертельно напугал госпожу Рефельд своим внезапным появлением! – недовольным тоном заметил Гельмар. – Я сам невольно вздрогнул, когда ты вырос точно из-под земли; тебя можно было принять за привидение. Неужели ты до сих пор не можешь понять, Генри, что существуют люди, у которых есть нервы?
Гвидо сделал вид, что шутит, но в его голосе звучало сильное раздражение; Генрих не обратил на него никакого внимания и, обернувшись к Эвелине, спросил:
– Я вас, в самом деле, испугал? В таком случае простите, пожалуйста.
– Не испугали; я просто была очень удивлена вашим неожиданным приходом, – ответила молодая женщина, подавляя волнение. – Вы, вероятно, сделали это умышленно, хотели застать нас врасплох?
Ее глаза укоризненно взглянули на Генриха.
– Да, я сделал это умышленно и очень доволен результатом! – восторженно прошептал молодой Кронек.
Гельмар шумно поднялся со своего места и вдруг начал выражать удовольствие по поводу приезда старого друга, но по его тону все-таки чувствовалось, что присутствие Генриха для него очень некстати.
На террасе был накрыт завтрак, и вся семья собралась вокруг стола. Лечение доктора Эбергарда оказало хорошее воздействие на Эвелину; теперь она снова заняла за столом место хозяйки. Больная не лежала теперь целый день на кушетке среди подушек и одеял, опасаясь свежего воздуха и солнечного света; она сидела, слегка опираясь на спинку кресла, и с удовольствием вдыхала свежий горный воздух.
Эвелина все еще была тонкой, нежной и бледной, как лилия, но не казалась теперь такой изнуренной, разбитой, какой была в прошлом году. Ее лицо не было бескровным, иногда на щеках появлялся даже легкий румянец, а глаза потеряли выражение безнадежности. Даже в ее движениях не замечалось прежней смертельной усталости, только прелестное личико продолжало оставаться грустно-серьезным.
За завтраком говорили о докторе Эбергарде и о его манере обращаться с больными.
– Конечно, нельзя отрицать, что он разгадал вашу болезнь, – проговорил Гельмар, который не мог простить Эбергарду резкого ответа на его вопрос о здоровье Эвелины, – но я поражаюсь вашему мужеству и терпению. Как вы можете выносить его? Сознаюсь, если бы от этого зависела моя жизнь, я все-таки не в состоянии был бы лечиться у него.
– Вы даже не можете себе представить, как он мучил бедную маму, – вмешалась в разговор Кетти. – Началось с того, что он выбросил все рецепты и отменил все предписания прежних врачей, а сам назначил абсолютно другой режим, и если мы не исполняли его приказаний буквально, то нам ужасно доставалось! Я не могу без страха вспомнить сцену, разыгравшуюся осенью, когда мама выразила желание ехать в Италию, несмотря на то, что Эбергард требовал, чтобы она осталась здесь. Мама со слезами просила его не подвергать ее опасности простуды, которая так гибельна в нашем климате для легочных больных. «Это вздор, – закричал он на маму, – вы вовсе не легочная больная, у вас нервы не в порядке. Я не допущу, чтобы вы жарились в вашей излюбленной Италии и тем ухудшили свое состояние. Вы должны остаться здесь, и когда кругом будут лед и снег, тогда-то именно вам и нужно гулять!» Действительно, каждый день он заставлял нас кататься то в коляске, то на санях и в дождь, и в снег, несмотря ни на какую погоду. Я часто приходила в отчаяние, что нельзя остаться дома, а мама переносила все чудачества этого Эбергарда с чисто ангельским терпением.
