Нина
Григорьевна замолчала: может быть опять мысленно окунулась в круговерть
минувших невероятных событий или же ожидала каких-то слов от Анны? А та, не
находя нужных слов, медлила. Говорить что-то холодное и банальное не хотелось,
ведь событие и верно было из ряда вон, но за живое оно Анну еще не ухватило, не
проняло душу. Но тут вошел отец Прохор, и Анна облегченно перевела дух. Батюшка
скинул тулуп, улыбнулся Анне и потер друг о дружку ладошки.
— А у вас чаек
готов? Вот и слава Богу!
Он
перекрестился на иконы, прочитал молитву и, сев за стол, спросил:
— Ну что, все
тебе рассказала Нина Григорьевна? Небось так расписала, что хоть в Патерик
пиши?
— А что? —
подала та голос. — И напишем. Пусть все знают. А то, видишь ли, учат людей
атеизму. Еще и научным его называют. Вот погодите…
— Ну, уж
раздухарилась, мать, — широко улыбнулся батюшка, — кому надо знать, уже знает,
а кому надо узнать — узнает. Любящим Бога все способствует ко благу: и знание,
и незнание, и ночь, и день, и непогода, и бездорожье, и болезнь и даже сама
смерть. Так или иначе — верующий в Бога не постыдится. Вот такой урок. Что ж, —
батюшка встал из-за стола, — давайте молиться на сон грядущий, утро вечера
мудренее…
Ночью Анне
снилась мама. Она сидела в саду на скамейке и мирно беседовала с кем-то, очень
похожим на отца Прохора, по крайней мере, таким же мудрым и лучащимся добрым
теплом…
Рано утром всех
разбудил стук в окно. Приехал Семен известить батюшку о смерти матери.
— Вы как
уехали, — ломая в руках шапку говорил он, — она через час и отошла.
Перекрестила меня, вздохнула и все. Токмо вас и ждала…
Анна заметила,
как внимательно смотрел отец Прохор на Семена, словно призывал к чему-то, но
только молча, без слов. А тот ежился под его взглядом и кривая загогулина его
бровей ходила ходуном… Договорились насчет отпевания, батюшка ушел, а Семен еще
долго о чем-то говорил с Маркелом. Оба они размахивали руками и энергично
утаптывали валенками снег, а Маркел вдобавок то хватался за свою лопату, то
нервно отталкивал ее прочь…
День пролетел
незаметно. Анна беседовала с батюшкой, помогала Нине Григорьевне готовить обед,
чистила в храме подсвечники. А под вечер, когда отец Прохор с Ниной
Григорьевной отлучились ненадолго в деревню, в избу, пару раз кашлянув перед
дверью, вошел Маркел. Он обстучал шапку о дверной косяк и, тряхнув кудлатой
головой, сказал:
— Вот ведь
чудо, кому сказать?
Он виновато
посмотрел на Анну, словно прощение просил за недавние свои грубые слова. А та
вдруг заметила, что лицо его странным образом просветлело и помолодело. Сейчас
Маркел действительно выглядел на свои годы.
