— Божественный
мой господин, прояви милосердие к тому, кто низверг врага твоего и отомстил за
тебя.
— Ты хорошо
поступил, отрезав нос у Леонтия. Но плохо поступил, когда искал мою голову в Хазарии.
Потому будет справедливым взять теперь твою голову, Апсимар. Зуб за зуб, око за
око. Не так ли сказано в Писании?
При этих
словах Юстиниан наступил левой ногой на шею Апсимара, вдавив его лицом в пол.
Раздался ехидный смех Леонтия, так и не сломленного еще до конца, в отличие от
Апсимара.
— Как жаль,
Юстиниан, что я тогда не повелел отрубить тебе голову. Но теперь я могу надеяться
на снисхождение к моей персоне. Не так ли, Юстиниан? Ведь ты говоришь «око за
око», значит, я отправлюсь в Херсонес?
Юстиниан,
ничего не ответив, с презрительной холодностью глянул на Леонтия и поставил на
его шею правую ногу. Прижатый к полу лицом, Леонтий все же прохрипел:
— Нет, ты не
будешь поступать по библейской заповеди, ты жаждешь крови. Ты получишь,
Юстиниан, кровь, но это уже будет твоя кровь, и вспомнишь тогда мои слова.
Народ, увидев,
как Юстиниан попирает ногами выи своих врагов, одобрительно загудел, прославляя
императора. С трибун послышались льстивые выкрики: «На аспида и василиска
наступишь; попирать будешь льва и змия». Эти стихи девяностого псалма
показались охлосу до того удачными, что вскоре их речитативом стали повторять
целые трибуны.
На состязания
колесниц император взирал безучастно. Он сидел в задумчивости. Ему вдруг
припомнились те последние ристания, на которых он познакомился с юношей из
Сирии. Он даже припомнил его имя. В какой-то момент ему показалось, что Мансур
сидит на соседней трибуне и смотрит на него. Юстиниан невольно вздрогнул, но,
присмотревшись, увидел совершенно другого человека. «Если бы Иоанн был здесь,
то он непременно просил бы меня о помиловании этих гнусных шакалов», — подумал
про себя Юстиниан. При этом он явственно представил себе облик благородного
правдолюба. Неожиданно для себя самого ему вдруг захотелось совершить безумный
поступок: взять и помиловать этих узурпаторов. Но это было лишь мимолетным
желанием еще не окончательно зачерствевшей души. Юстиниан тут же вспомнил, как
он с окровавленным лицом стоял здесь на коленях, перед этой кафизмой, а народ
всячески поносил и унижал его. Сердце императора при этих воспоминаниях обожгла
жгучая ненависть. Он брезгливо оттолкнул ногами головы ненавистных ему врагов и
произнес, четко выговаривая каждое слово:
