— Кто вы
будете и какое дело привело вас в этот дом Божьего милосердия?
— Скажите
диакону Андрею, что прибыл патриций Павел Клеоз из Иерусалима, а дело, которое
нас привело, мы сами ему изложим.
Надвратник
пропустил путников во двор, а сам засеменил своей шаркающей стариковской
походкой в дом. Через несколько минут вышел высокий пожилой монах с длинной
окладистой бородой. Его большие темно-карие глаза из-под нависших лохматых
бровей излучали спокойствие и доброжелательность.
— Приветствую
тебя, патриций Павел, и радуюсь возможности оказать тебе гостеприимство в этом
богоугодном доме, — сказал монах, обнимая Павла.
— Сам Бог
дарует мне эту встречу с тобой, Андрей, — растроганно ответил патриций.
Во время этих
взаимных приветствий Иоанн скромно стоял в стороне, с душевным трепетом взирая
на автора гомилии, произведшей на него вчера такое глубокое впечатление.
Наконец обратили внимание и на него.
— Кто же твой
юный спутник?
— Это Иоанн,
сын Сергия Мансура из Дамаска.
— Я с радостью
приветствую и тебя, Иоанн Мансур, тем более что я хорошо знаю твоего отца,
человека благочестивого и достойного во всех отношениях.
Андрей провел
гостей в свои покои, где предложил им воды и фруктов. Павел поведал о беде,
нависшей над Гефсиманским храмом. Андрей выслушал молча, казалось сохраняя все
то же спокойствие духа, с каким он встретил путников, но, когда он заговорил,
голос его дрогнул, а глаза увлажнились.
— Это по нашим
грехам и беззакониям Господь посылает испытания. Я сегодня же буду говорить с
патриархом, хотя вы, наверное, знаете, что василевс не очень жалует Каллиника.
Мне вскоре предстоит покинуть Константинополь, так как Синод избрал меня на
Критскую кафедру, осталось получить согласие Юстиниана. Видит Бог, я не искал
такого высокого сана, но и противиться воле Божьей не намерен. А теперь
расскажи, Иоанн, как там, на моей родине в Дамаске? Я ведь ушел оттуда давно,
когда был еще моложе тебя.
— Да, я помню,
Андрей, как ты впервые пришел в Иерусалим. Помню, хотя сам тогда был еще совсем
юным, — закивал головой Павел.
— Так и я ведь
тоже был тогда неразумным отроком.
— Позволь не
согласиться с тобой, достойнейший Андрей, — засмеялся патриций Павел. — Хотя ты
был отроком, но разум тебе Бог дал не по годам. Только помню, что ты был
молчаливым.
— Я и сейчас
не очень разговорчивый, больше люблю писанием свои мысли выражать. Но тогда, в
свои четырнадцать лет, я хоть и был молчаливым, однако все же обладал даром
речи. А ведь когда родился, то до семи лет был полностью немым. Родители мои
думали, что и на всю жизнь таким останусь. Но, по милости Божьей, в семь лет,
когда я первый раз причастился святого Тела и Крови Господа нашего Иисуса
Христа, отверзлись мои уста, и стал я говорить. Тогда же я для себя и решил,
что всю мою жизнь посвящу Богу. Родители восприняли мое исцеление как чудо, как
знак Божий, который указывает мне монашеский путь, поэтому не препятствовали
моему решению оставить Дамаск и идти в Иерусалим.
