На следующий день Анне
передали о желании какого-то офицера видеть ее. Матушка игуменья благословила
послушницу выйти к посетителю, но только в сопровождении монахини Корнилии. В
церковном дворе перед монастырским собором поджидал молоденький прапорщик. Анна
хоть и с трудом, но узнала в нем Тураньева. Первым ее желанием было
развернуться и уйти. Тураньев, словно почувствовав настроение Анны, поспешно
шагнул ей навстречу:
— Анна Александровна, у
меня к вам вести о родителях ваших.
— Что с ними? — в
волнении воскликнула Анна и шагнула так близко к Тураньеву, что Корнилия громко
хмыкнула, напоминая о приличии для послушницы монастыря.
— Успокойтесь, они живы
и сумели выехать в Финляндию. Очень скорбели о вас.
— Слава Богу! — Анна
облегченно вздохнула и перекрестилась.
Тураньев бросил взгляд
на стоящую невдалеке монахиню Корнилию, и наступило неловкое молчание. Анна
чувствовала, что Тураньев хочет что-то сказать, но не решается. Исполненная
благодарности за известие о родителях, она не могла уйти сразу, не поговорив с
ним хотя бы из вежливости.
— А как ваши родители? —
спросила она, не поднимая головы.
— Их сожгли в нашей
усадьбе.
— Как сожгли?! —
вскрикнула Анна, подняв испуганный взгляд на Тураньева.
— Заперли в собственном
доме и подожгли. — При этих словах Тураньев потупился.
— Кто?
— Разве вы не знаете? —
Тураньев уже в упор смотрел на Анну.
Она молчала, понимая,
что это не вопрос.
— Я буду их уничтожать,
всех, — сказал вдруг Тураньев с таким ожесточением, что Анна отшатнулась от
него.
Словно опомнившись,
Тураньев вновь поник головой.
— Простите, ради Бога,
Анна Александровна, и помолитесь за моих родителей. Честь имею.
Он козырнул и, четко,
по-военному развернувшись, решительно зашагал к воротам монастыря. Анна стояла
и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за монастырской калиткой. Корнилия
слегка коснулась ее плеча:
— Пойдем, сестра.
Анна, не поворачиваясь к
Корнилии, закрыла лицо руками и заплакала. Монахиня не стала ее успокаивать, а
просто сказала:
— Ну что же, плачь.
Ничто не омывает наши души от скверны мира сего, как слезы.
Эти слова Анну почему-то
сразу успокоили. Она повернулась и с благодарностью посмотрела на монахиню.
— Что, сестра Анна,
небось думала, что я мучительница и души у меня нет? Душа есть, да грехов
много. Пошли, у них своя война, а у нас своя.
Через неделю подошли
крупные силы красных, снова загрохотала канонада. В обитель стали свозить
раненых белогвардейцев, и весь монастырь превратился в госпиталь. На второй
день привезли Тураньева, раненного в живот. Умирал он мучительно, на глазах у
Анны, морфия для обезболивания не хватало. Когда Анна с Акулиной перевязывали
Тураньева, он очнулся и, узнав девушку, лихорадочно зашептал:
