Меня будит выкрик, похожий на лай:
— Поднос!
Я сажусь, Джулиан уже возле двери. Он стоит на карачках, как я вчера, и пытается разглядеть нашего тюремщика.
Еще одна отрывистая команда:
— Ведро!
У меня улучшается настроение, но одновременно становится жаль Джулиана, когда он берет из угла камеры цинковое ведро, от которого в воздухе распространяется резкий запах мочи. Вчера мы воспользовались им по очереди. Джулиан заставил меня встать спиной, заткнуть уши и одновременно жужжать. Когда наступила моя очередь, я просто попросила его отвернуться, но он все равно заткнул уши и пел. У него нет ни голоса, ни слуха, но пел он громко и с энтузиазмом, как будто не знает о своих «способностях» или его не волнует их полное отсутствие. Это была песенка из какой-то детской игры.
В камеру прибывает новый поднос и чистое ведро, после этого маленькая дверца закрывается, и шаги в коридоре стихают. Джулиан встает на ноги.
— Что-нибудь видел? — спрашиваю я, хотя знаю, что ответ — «нет».
Голос у меня какой-то сиплый, и чувствую я себя неловко. Ночью я была слишком откровенной. Мы оба были откровенны.
А Джулиан снова испытывает дискомфорт, когда смотрит на меня.
Мы молча едим то, что нам принесли. На этот раз это небольшая миска с орехами и толстый ломоть хлеба. При ярком электрическом свете как-то странно сидеть на полу так близко друг к другу, поэтому я ем и меряю камеру шагами одновременно. Тишина ощущается просто физически. В камере появилось напряжение, которого раньше не было. Я виню в этом Джулиана. Он разговорил меня, а ему не следовало этого делать. Но с другой стороны, я сама протянула к нему руку. Сейчас даже представить такое невозможно.
— Так и будешь ходить весь день? — сквозь зубы спрашивает Джулиан.
Я уверена, что он тоже чувствует напряжение.
— Не нравится — не смотри,— огрызаюсь я в ответ.
Еще несколько минут в молчании. Потом Джулиан подает голос:
— Отец вытащит меня отсюда. Он скоро им заплатит.
И снова внутри меня набирает силу ненависть к Джулиану. Он должен знать, что в мире нет никого, кто заплатит за меня выкуп. Он должен понимать, что наши похитители, кто бы они ни были, знают об этом, и меня либо убьют, либо оставят здесь подыхать.
Но я не говорю ему ни слова. Я возвожу отвесные, гладкие стены своей башни. Я внутри, между нами камень.
