Сержант ехидно хохотнул.
А Марина с хорошо отыгранной ненавистью глянула на сидевшего на скамейке Илью
Семеновича.
- Сколько? - дошло до
Ильи Семеновича. Как сразу-то не догадался.
- А сколько у него там
есть? - как бы без интереса полюбопытствовала гражданка Лямкина.
Это были деньги за дом и
сад и добрая половина отпускных. Лейтенант назвал сумму так, будто он ежедневно
получает такую в качестве административного штрафа с граждан, нарушающих
общественный порядок. Таким же тоном Марина Лямкина запросила почти все,
любезно оставляя Илье Семеновичу рублей триста на обратную дорогу.
- Дешево отделается, -
решил лейтенант, - но дело ваше.
Прежде чем Савельеву
дали уйти, лейтенант прочитал ему назидательную лекцию, завершавшуюся логичным
предупреждением:
- Лучше тебе, дядя,
больше к нам не попадать.
- Да я бы ему!.. -
сержант, похоже, настолько поверил, что стоявший перед ним мужчина настоящий
преступник, что готов был повторить в отношении него задержание бессчетное
количество раз и даже применить пытки для установления справедливости.
Илья Семенович поспешно
вышел в кишащее суетой чрево вокзала и двинулся в сторону перрона. За дверью,
которую он только что захлопнул, раздался звонкий хохот Марины Лямкиной, да еще
прокомментировал что-то лейтенант. Илья Семенович подумал вдруг пойти к окну
выдачи багажа: может, тот бритоголовый парень подтвердит, что багаж они
получали вместе с девушкой. Но горько усмехнулся над очередной своей
наивностью. Никого там не найти, кроме очередного свидетеля его преступления.
Да и вообще, мысли о мести очень быстро уступили желанию поскорее уйти, а обида
почему-то была не на конкретных людей, а на всю матушку-Москву. Он и раньше-то
считал, что Москва жрет чужие деньги. Нет, она слезам никогда не верила и не
поверит, она верит деньгам.
За всю свою жизнь Илья
Семенович никогда не жаловался на сердце. Да и другими недугами болел только
пару раз. И поэтому, когда сердце заболело, он, не знающий, каким образом это выражается
в человеческом организме, даже не обратил внимания. Он просто шел в сторону
перрона, с ужасом осознавая, что, ко всем бедам, - его поезд ушел. И когда
уставшее кричать о своей невыносимой боли сердце вдруг треснуло по швам, если
они у него есть, ноги у Ильи Семеновича перестали идти, а глаза видеть. Нет,
это не было похоже на киношные падения с ахами и охами и хватанием за грудь, с
медленным оседанием на пол. Это больше походило на падение оловянного
солдатика, сбитого щелчком играющего ребенка...
