Они вновь перескочили через канаву и, оставив на траве свои снасти, со всех ног пустились к дому мэра Орсиваля Куртуа.
Весь дом еще спал, когда отец и сын Берто оглушительно застучали в дверь дома Куртуа.
Через довольно долгий промежуток времени в окошко нижнего этажа высунулся заспанный полуодетый слуга.
— Что вы тут делаете, негодяи вы этакие? — закричал он на них.
— Нам нужен господин мэр! — отвечал Жан Берто. — И как можно скорее! Разбуди его, Баптист, тебя от этого не убудет!
— Не убудет… Не убудет!.. — проворчал Баптист.
Через несколько минут их ввели к господину Куртуа, маленькому рыжему человечку, который был недоволен тем, что его так рано подняли с постели.
— Господин мэр, — начал Филипп, — мы с отцом пришли сообщить вам об одном страшном несчастье. У Треморелей совершено преступление.
Куртуа был знаком с графом. При этом сообщении он побледнел как полотно.
— Батюшки-светы, — забормотал он, будучи не в силах скрыть свое волнение, — вы говорите, преступление?
— Да, мы сами видели мертвое тело, вот как вас сейчас. Может быть, это сама графиня.
Мэр в смущении поднял руки к небу.
— Но где? Когда? — спросил он.
— Сейчас, в парке. Мы хотели ставить верши и увидели…
— Это ужасно! Какое несчастье! Такая достойная женщина — и вдруг… Но это невозможно, вы ошиблись! Меня бы предупредили…
— Да глаза-то у нас еще есть, господин мэр…
— Такое преступление — и вдруг в моем городе! Хорошо, что вы мне сказали. Сейчас я оденусь, и мы побежим… Подождите немножко! — Он подумал с минуту и позвал: — Баптист!
Слуга находился недалеко. Он подслушивал и подглядывал в замочную скважину.
— Чего изволите?
— Беги скорее к мировому судье, — приказал ему мэр, — не теряй ни секунды; скажи, мол, преступление, убийство! Пусть идет быстрее сюда! А вы, — обратился он к Берто и Филиппу, — подождите меня тут. Я сейчас оденусь.
Через четверть часа к мэру Орсиваля явился мировой судья, как его называли в округе — отец Планта.
— Говорят, убита госпожа Треморель? — спросил он еще в дверях.
— Да вот, болтают эти двое! — ответил ему мэр, успевший уже одеться.
— Это очень прискорбно, — сказал отец Планта. — Я послал за жандармским бригадиром. Он нас догонит.
— Так пойдемте! — ответил Куртуа. — Моя перевязь у меня в шапке.
И они пошли.
Филипп с отцом шествовали впереди, молодой человек — с готовностью услужить, а старик — мрачный, занятый своими мыслями.
— И только подумать, — вздыхал то и дело мэр, — только подумать, что мертвое тело — и вдруг у меня в общине, где о преступлениях сроду никто и не слышал!
