Турецких слов был довольно затруднителен. Одной из Татарок, по-видимому, было 18 лет, другой около 20. Одежда их состояла из короткой рубашки в Персидском вкусе, широких шаровар и узкого архалука, который ловко обрисовывал их стройный стан и тесно обтягивал плечи и руки, а на груди не сходился; ноги были босы; черные и густые волосы осеняли их тонные и прекрасные лица, в которых выражалась девственная скромность. Солнечный загар на их нежном теле и поблекшие цвета изношенного платья доказывали бедность, но не могли отнять их врожденной прелести. Уходя, мы им дали несколько абазов (Грузинская монета, стоящая 8 гривен), которые они взяли как будто машинально, не подав никакого знака благодарности.
После обеда мы опять пошли в эту деревню с доктором Капгером, вооружившись палками против стай собак, похожих на волков, которые охраняют Татарские деревни. Уже было темно, когда мы вошли в другую саклю, где лежала девочка 6 лет, больная уже несколько месяцев; она, бедная, не могла ходить, у неё была сломана нога от падения с лошади. Старик дед её сиял бережно перевязку с распухлой ножки; прекрасное дитя не плакало, но рассказывало что-то о своей болезни. Потом старик печально [5] вынул из кармана кусок — кости, который вышел из ноги его внучки. Несчастная девочка погибла бы без помощи, не смотря на живое участие ее родных. Доктор рассказал, что было нужно делать с больной, одному из присутствующих, который говорил несколько по-русски и сам был в лихорадке. Мать больной девочки с глубоким вниманием слушала слова доктора, как будто понимала их, и малютка также. Старик проводил нас до дому с фонарем. Ложась спать, я заметил, что потерял ключи от шкатулки с деньгами, что и помешало мне заснуть.
На другое утро, рано собравшись в путь, я заехал в деревню, в надежде отыскать ключи, и увидел, что меня манит старуха, у той самой сакли, где накануне нас принимали молодые женщины. Это была, кажется, их бабушка. Она держала в руке мои ключи и с радостью вручила их мне рассказывая, что вчера я обронил их, вероятно, вынимая деньги из кармана. Мою лошадь привязали, и я опять сел к огню на том же красном тюфяке. Одна из молодых Татарок держала ребенка, другая разводила огонь; мужчины начали жарить икишлык или кебаб (куски баранины, нанизанные на палке), чтоб изъявить мне свое гостеприимство; но скоро я услышал колокольчики вьючных лошадей нашего посланника, крики его и моих кучеров, и голоса Армян, Татар, Русских и Немцев, составляющих нашу толпу. Весь караван был в движении, и я, чтоб не сбиться с дороги поспешил к нему присоединиться, и проехал в этот день 50 верст верхом, не чувствуя усталости.
