Сегодня вечером мне нечего делать, кроме как сидеть дома; я и сижу в моей маленькой комнате у камина, но скучно в ней одному. Обыкновенный дневной шум на улице понемногу утихает, и время моего обеда или ужина приближается. Но я сегодня не так здоров, потому что мало ходил; улицы в таком состоянии, что ходить нельзя.
Персия опошлела в моих глазах уже тем, что Тегеран и окружающие его пустыни, и отдаленные горы, все, что видно, в продолжение нескольких недель было покрыто глубоким снегом; холод был несносен. Двор мой на три аршина был погребен в снегу. Настала оттепель, начало весны, улицы затоплены грязной водой. В моем узком переулке, куда редко заглядывает солнце, снежные глыбы еще не растаяли, и долго не растают.
Я велел Францу сбираться в дорогу. Мне необходимы будут по крайней мере 8 вьючных лошадей для поклажи и четыре для моих людей: Егора, Степана, Багара и Мурата. Для Франца и для меня есть две собственные мои лошади. Из трех вышепоименованных служителей моих Армян — Степана, Багара и Мурата, первый фераш, т. е. тот, который подает кальян, провожает на улице и при визитах, и исполняет комиссии; второй мехтер, т. е. конюх, а третий повар.
Отпраздновав здесь мой 53-й год от роду, я отправлюсь, и доеду в 20 дней до Тавриза; в Тавризе пробуду 18 дней; из Тавриза в Тифлис еще 20 дней пути, — что ж это составит? около двух месяцев — Февраль и Март. В начале Апреля я буду в Тифлисе, где останусь, я думаю, 8 дней. Дай Бог, чтоб дорога по Кавказу была тогда проходима; я в состоянии оставить карету и сесть в какой-нибудь тарантас или в пошевни. В Тифлисе сейчас же примусь за отправление большей части моих вещей и оружий, купленных для моего брата, с какой-нибудь верной оказией. Я уже говорил об этом, и еще буду говорить с Тифлисскими купцами, и надеюсь, что они мне это устроят хорошо. Потом поеду как можно скорее в Петербург, остановлюсь только в Воронеж слушать орган. Это страшное разочарование насчет Персии конечно будет последний удар для моего уже больного воображения, ибо я чувствую всякий день, что способности мои слабеют. очевидно, и в весьма скором времени я совсем впаду в прозу, и в прозу, вовсе лишенную занимательности. Что делать? Рано или поздно, нельзя не попасть в это бесцветное положение, нельзя быть вечным. Сегодня я довольно расположен видеть вещи не с худой стороны, потому что, по мер, как пишу к своим близким, я успокаиваюсь насчет разочарований и горестей жизни, развлекаюсь, воображаю, что разговариваю с теми, кого люблю, и не думаю, что т, к кому я заочно обращаюсь с речью, может быть, уже не существуют.
