и
Англией. В
аттической республике
[74][75] каждый гражданин и поэт пользовался привилегией и правом открыто и всенародно бранить или выводить на сцене, называя по имени, любое самое видное лицо, будь то
Креон[76], Гипербол, Алкивиад или
Демосфен. Но, с другой стороны, малейшее предосудительное слово против
народа вообще немедленно подхватывалось и вменялось в вину обронившим его людям, невзирая на их положение и заслуги. В Англии же дело обстоит как раз обратно. Здесь вы можете безопасно пустить в ход все свое красноречие против человеческого рода и говорить в глаза публике:
«Все сбились с пути, нет делающего добро, нет ни одного.[77] Мы живем в гнуснейшее время. Мошенничество и атеизм распространяются эпидемически, как сифилис. Честность покинула землю вместе с Астреей[78]», — и множество других общих мест, в равной степени новых и красноречивых, какие только может внушить вам
splendida bilis[79][80]. И когда вы кончили, ваши слушатели не только не оскорблены, но горячо вас поблагодарят, как возвестителя драгоценных и полезных истин. Больше того: стоит вам только рискнуть своими легкими, и вы свободно можете проповедовать в
Ковент-гардене против щегольства, блуда и
кой-чего еще; против чванства, лицемерия и взяточничества —
в Уайтхолле[81]; можете обрушиться на грабеж и беззаконие в капелле
квартала юристов, а с кафедры
городских церквей громить сколько вам угодно скупость, ханжество и лихоимство. Все это только мячик, пускаемый то туда, то сюда, и у каждого слушателя есть ракетка, которой можно отбросить его от себя на других слушателей. Но, с другой стороны, стоит только человеку, имеющему превратное представление о природе вещей, публично обронить самый отдаленный намек, что
такой-то уморил с голода половину матросов, а другую почти отравил
[82]; что
такой-то из высоких чувств
любви и чести не платит никаких долгов, кроме
карточных и
проституткам; что
такой-то схватил триппер и просаживает свое состояние; что
Парис, подкупленный
Юноной и
Венерой, чтоб не обидеть ни одной из сторон, проспал весь процесс, восседая в судейском кресле;
[83] или что
такой-то оратор произносит в сенате длинные речи, весьма глубокомысленные, мало вразумительные и совершенно не относящиеся к делу. Стоит только, говорю, кому-нибудь вдаться в подобные частности, и он должен ожидать тюрьмы за
scandalum magnatum[84], вызова на
дуэль, преследования за
клевету и
привлечения к суду.
Но я забыл, что распространяюсь на тему, к которой не имею никакого отношения, так как нет у меня ни дарования, ни склонности к сатире. С другой стороны, я вполне доволен теперешним положением вещей и уже несколько лет занят подготовкой материалов
