III. Клуб
Стивенс, как всегда, стоял наготове с нашим пальто, желая всем наисчастливейшего Рождества и выражая благодарность за проявленную щедрость. Я постарался оказаться последним, и Стивенс ничуть не удивился, когда я сказал:
"Я хотел бы задать один вопрос, если вы не возражаете".
Он улыбнулся. "Конечно, нет", - ответил он.
"Рождество - подходящее время для вопросов".
Где-то внизу, слева от холла - там мне не доводилось бывать - звонко тикали старинные часы. Я слышал запах старой кожи, пропитанного маслом дерева и, чуть более слабый, почти неуловимый запах одеколона Стивенса. "Но я должен предупредит вас, - добавил Стивенс, - что лучше не задавать слишком много вопросов. Если вы решили продолжать приходить сюда".
"Кого-нибудь уже выгоняли за то, что они задавали много вопросов?" Выгоняли было не совсем то слово, которое я хотел произнести, но по смыслу оно подходило тому, что я имел в виду.
"Нет, - ответил Стивенс своим как всегда низким и вежливым голосом. -Просто они предпочли держаться подальше".
Я выдержал его взгляд, чувствуя, как мурашки пробежали по моей спине, словно невидимая холодная рука легла мне на позвоночник. Я вспомнил странный звук, который шел сверху, и еще раз попытался представить, сколько же комнат было там на самом деле.
"Если вы все еще хотите задать вопрос, то я к вашим услугам. Вечер уже закончился и..."
"И вам предстоит долгий путь поездом?" - спросил я, но Стивенс лишь нетерпеливо посмотрел на меня.
"Хорошо, - решился я. - Здесь в библиотеке есть книги, которые я нигде больше не смог найти, ни в нью-йоркской библиотеке, ни в каталогах букинистов, ни в публикуемых справочниках. Бильярдный стол в Маленькой комнате имеет марку "Норд". Я никогда не слышал о такой и позвонил в Международную комиссию по торговым маркам. У них зарегистрировано два "Норда" - один производит лыжи, а другой изготовляет кухонные принадлежности. В длинной комнате находится музыкальный автомат "Seafront". Но в списках комиссии имеется лишь "Seeburg", а не "Seafront". "В чем суть вашего вопроса, мистер Эдли?"
Его голос был мягок, как обычно, но что-то жуткое появилось неожиданно в его глазах... нет, честно говоря, даже не в глазах. Ужас, который я почувствовал, пронизывал всю атмосферу вокруг. Размеренный ход часов перестал быть звуком, задаваемым маятником - это было топанье ног палача. Запахи масла и кожи стали резче и несли в себе какую-то угрозу. И когда снаружи вновь послышался резкий порыв ветра, я был уверен, что распахнувшаяся дверь представит моему взору не Тридцать пятую улицу, а безумный пейзаж в стиле Кларка Эштона Смита, где острые силуэты деревьев вычерчены на стерильном горизонте, над которым сияют два красных солнца. Он прекрасно знал, что я собираюсь спросить. Я понял это по его серым глазам.
