— Только попробуйте! Тогда я буду звать вас своим дорогим утеночком!
Очень желая вернуть былую невозмутимость, Куинн не только принял вызов, но и увеличил ставку:
— А я вас — своей милой обузой!
— А я вас — ненаглядным тюремщиком!
Он нахмурился и выпрямился:
— А я вас — оковой!
Эзме подалась вперед, как будто близость к нему подхлестывала ее изобретательность:
— А я вас — жерновом!
Он велел себе забыть о том, как она красива, не думать о ее алых губках и о том, как прекрасно было бы, если бы она смотрела на него снизу вверх, охваченная страстью, а не досадой. Или о том, как его тело предательски реагирует на ее возбуждение, ее внешность и ее близость.
— А я вас — своим милым наказанием!
— А я вас — чумой!
— Тогда вы — моя ненаглядная…
— Я уже называла вас ненаглядным! — возразила Эзме.
Глаза ее горели радостью. Куинн решил, что есть только один способ вырвать у нее победу — способ такой соблазнительный, что противиться ему поистине невозможно.
Не снимая, перчаток, он обхватил ее лицо руками и поцеловал прямо в губы.
Никогда в жизни Куинн Маклохлан не испытывал такого немедленного, такого мощного желания, как в тот миг, когда их губы соприкоснулись. Его обдало жаром. Он даже не представлял, какими мягкими и желанными окажутся губы Эзме Маккалан! Он только сейчас понял, как давно мечтает поцеловать ее. Ему захотелось стать единственным мужчиной, который будет ее целовать… Правда открылась ему внезапно в наемной карете, которая несла их на север, в Шотландию.
Эзме еще никогда в жизни не была так ошарашена. Куинн Маклохлан целует ее, и она вовсе не испытывает отвращения… Более того, его поцелуй, пьянит, как будто она одним глотком осушила стакан виски! Ее еще никто не целовал. Ни один мужчина не хотел — или не смел — приблизиться к ней. И вот ее целует Маклохлан — повеса, который, наверное, в свое время перецеловал тысячу женщин, не испытывая никаких истинных чувств, но крайней мере, не больше нежности, чем к лошади или собаке!
От стыда и отвращения к собственной слабости Эзме отпрянула и немедленно высказала ему все, что думает о его наглости.
— Как вы могли? — воскликнула она, забиваясь в самый дальний угол кареты. — Вы… вы… трус! Больше никогда, никогда не смейте этого делать! Если сделаете, я сразу же напишу брату, и вы больше не будете на него работать!
Маклохлан как будто совсем не огорчился; скрестив, руки на груди, он смерил ее взглядом, в котором сквозило легкое удивление:
