Я застонал и сел у
двери. Нет, я не смогу войти туда. И не пойду... Пусть Пашка будет для меня
всегда живой! Ведь она сейчас сидит где-нибудь на легком белом облачке и, видя
меня здесь, как крошечную былинку Мироздания, весело посмеивается, ибо ее уже
больше никто и ничто не сможет обидеть, унизить, заставить страдать...
Счастливая! Я невольно взглянул на небо. По бархатной синеве спокойно плыли
четыре нежных облачка... Солнце уже вот-вот должно было подняться над деревьями.
Его лучи струились по лесу, покрывая позолотой замшелые стволы сосен. Какое
чудное утро! Как хочется жить и радоваться, и как же больно и холодно у меня в
груди... Все стало сразу ненужным, серым, чужим... Я больше не хочу ничего
делать, не собираюсь идти расчищать поляну для вертолета, не желаю разводить
костер-маяк... Я просто сидел и неизвестно чего ждал. Я никак не мог смириться
с дикой мыслью, что я один, что Паша уже никогда не появится рядом и что я
никогда (представляете, никогда!) не услышу ее голоса, смеха, не увижу ее
всепроникающего взгляда, не дотронусь до шелка ее озорных косичек.
— Пашка-Пашка... девочка
Прасковья... Как же так все получилось... почему произошел такой жуткий финал в
нашем походе... Нет же! Нет! Ты — жива! Я не отдам тебя никому, моя Пятница! —
Я вскочил и бросился к двери.
Но, дотронувшись до
ручки, снова сник. Мертвая тишина внутри избушки говорила о страшном. Я вновь
опустился на порожек и сидел, облокотившись о стенку, как у той рябины во сне,
и безучастно глядел на медленно выходящее солнце. Яркий апельсин все никак не
решался выглянуть из-за вершин. В районе горной гряды звучно протрещал вертолет
и отклонился к поселку лесозаготовителей. Мне даже почудилось, что там залаяли
испуганные собаки. Хотя вряд ли это были собаки, уж больно далеко отсюда было
это селение-призрак. «Господи, почему же все так вышло!» — думал я. Ни бурная
река, ни Водокруч, ни комары, ни болотные топи, ни крутые скалы, ни мутная вода
озера, ни злобные псины, ни грозы — ничто не смогло нас поразить! А тут вдруг
эта горячка да такая быстрая и нелепая развязка... Слезы прихлынули к моему
лицу. Как же я теперь посмотрю в глаза маме, тете Клаве, тете Зое... Не уберег!
Не спас! Не помог! А они ведь все так на меня надеялись... Я вскочил и отбежал
от сторожки. Пометался по полянке и отчаянно закричал:
— Пашка! Пашка-а-а!
Эхо зычно заметалось
среди деревьев, кустов и завалов, ища путь к небу. И тут вдруг я отчетливо
услышал спокойное:
