Да, стыд взял верх,
каюсь! И я тогда замолчал. Да Пашка ничего и не поняла. Она уже снова бредила...
Сознание ее стало путаться, и она выпустила мою ладонь из своих рук. Я тронул
ее за плечо:
— Паш, Паш, ты не
умирай! Паш, пожалуйста! Как же я буду тут один без тебя-то?! Разве для этого я
тебя спасал из реки? И разве для этого ты вытягивала меня из трясины, чтобы вот
так расстаться навсегда?.. Так ведь не должно быть! Муш куейс! Ведь за нас сами
святые поручились — Георгий и Параскева! Держись, Паш, пожалуйста... — слезы не
дали мне больше говорить.
Чтобы не заплакать, я
встал и сделал три глубоких вдоха. На какой-то миг Пашка вдруг очнулась и,
снова нащупав мою ладонь, сказала дрожащим голосом:
— Жорка, я не могу этого
от тебя требовать и просить не могу... Но ты просто знай, что я очень хотела
бы, чтобы ты продолжил мое дело... дело нашего Православия... Как я приняла его
от бабушки... Не хочу, чтобы эта нить оборвалась вместе со мною...
— Не волнуйся, Паш, я
сделаю все, чтобы быть достойным святого Георгия, прекрасной Параскевы и тебя,
моей славной Пятницы!
— Благодарю! Ты
настоящий друг, Георгий, прости, я в тебя верю... И не грусти без меня... Мне
там будет хорошо. Ну, и не забывай этого путешествия...
— Я его никогда не
забуду!
Она замолчала и стала
задыхаться и стонать. Я утер тряпочкой пот и слезы с ее лица.
Девчонка успокоилась и
утихла. Несколько минут я стоял перед лежанкой, не зная, что и делать, что
говорить, что думать. Весь мир перестал для меня существовать. Какая-то жуткая
тишина давила на уши так, что хотелось кричать от боли. Даже в лесу смолкли все
голоса. Похоже, вся природа прощалась со своей прекрасной феей. Лишь лунные
зайчики озорно резвились на столе и на полу... Мне показалось, что Пашка уже
умерла... Я дотронулся до нее и сразу отдернул руку от холодной кожи ее ладони.
— Паш, Паш! — позвал я в
тишину.
Мне никто не ответил. Я
быстро достал зажигалку и, почиркав, зажег лампу. Поднес ее к лежанке.
Прасковья лежала на спине, скрестив руки на груди. Глаза ее были закрыты,
ресницы едва заметно подрагивали. Нос неестественно заострился. Лицо имело
бледный неживой цвет. Сухие потрескавшиеся губы были вытянуты в легкой улыбке
умиротворения. Казалось, что Пятница уже не дышит. Пронзительно пахло хвоей,
водкой и керосином...
— Паша! — громко позвал
я.
Девчонка даже не
шелохнулась. Я дотронулся до ее руки и нащупал пульс: бедное сердечко еще слабо
постукивало. Нет, это все было просто невыносимо! Я быстро поставил лампу на
стол и, задыхаясь, вылетел за дверь.
