Всё.
* * *
– Голова не кружится?
– Нет.
Три шва на бровь, один зуб в минусе, хорошо, хоть не спереди, и даже ребра целы – ни трещин, ничего. Ссадин много, это да. Синяков еще больше.
– Что он от вас хотел, Ит?
– Не знаю, – безучастно, безразлично, с неохотой.
– Может быть, вам все-таки стоит попробовать поговорить с ним? – Федор Васильевич озабочен и печален. – Ведь не просто так он пришел, согласитесь…
– Я не хочу.
– Почему?
– Не хочу.
– Это не причина.
– Это причина. Я не хочу с ним говорить. Я ни с кем не хочу говорить.
– Почему?
– Просто не хочу.
За окном – закат над городом. Солнце тонет в заливе, крыши словно объял золотой огонь.
– Может, стоит все-таки попробовать?
Молчание – ответом, и ничего больше.
– Ладно, как хотите.
* * *
– Ит, пожалуйста. Я тебя очень прошу.
Главное – не поворачиваться. Удобная кровать у него в результате, у стены. Можно отвернуться, зажать уши руками и – не поворачиваться. Если не поворачиваться, то он уйдет. Рано или поздно – уйдет. Это главное.
– Ит, я тебя прошу…
Рука на плече. От прикосновения передергивает.
– Ит…
Главное – терпеть. Если еще какое-то время потерпеть, он уйдет. В прошлый раз ушел. И в позапрошлый – тоже.
Рука исчезает.
– Выслушай меня, пожалуйста.
Где-то в глубине, под ребрами – тяжелая ледяная глыба. Огромная. Любые слова – как муравьи на этой глыбе. Ничего не могут сделать, но раздражают. Хочется, чтобы их не было.
– Пожалуйста, поговори со мной. – В голосе настоящая мольба, отчаяние, но что голос? Ничто в сравнении с ледяной глыбой.
Пусть голос молчит. Пусть он уйдет.
Господи, пожалуйста, пусть он уйдет.
– Ит, за что?.. За что ты со мной – вот так?..
Ни «за что». Ни «за что», а «потому что».
Потому что я хочу, чтобы никого не было.
Тяжелый вздох, шорох, шаги. Хлопает дверь.
Подождать несколько минут, и можно повернуться на спину. Повернуться и просто полежать, чувствуя, как взбаламученный на дне души ил оседает и все становится привычным и простым, как того и хочется.
В первый раз Скрипача удачно прогнали грузчики. Сенька долго орал на него в коридоре и за сломанный нос, и за избитого Ита. Потом Скрипач с грузчиками вроде бы договорился, его стали пускать – и началось самое черное время, которое только можно было себе представить.
Скрипач приходил. Не каждый день, но приходил.
Сначала он поймал Ита вечером у входа в столовую. После этого Ит в столовую ходить перестал, хорошо хоть Ленин это заметил и стал притаскивать ему то пирожок, то бутерброд. Кажется, Ленин один из всей бригады хоть как-то, но понимал Ита и на походах поесть не настаивал.
