– - Но-о, милая.
Лошадь вытянула шею и, покачнувшись, тронула вперед. Телега, поскрипывая, стала подпрыгивать по неровной земле, пока они не выехали на дорогу. На дороге телега пошла ровней, но лошадь не прибавляла ходу. Конон хотел было хлестнуть ее кнутом, но раздумал.
II
Солнце скрылось уже совсем, оставив на небе густо-румяный щит зари. Кругом ложились мягкие тени и сглаживали ясность очертаний. Лес, росший направо, затуманился; закурился серым дымом выходивший из него овражек; крепчала прохлада в воздухе, легче становилось дышать. Совсем бы было хорошо, если бы не ломота в ногах и эта тупая боль в пояснице: не дают они забыться на минуту и вздохнуть свободно.
Но, несмотря на это, Конона подбадривало то, что сев кончен. Завтра не нужно вставать чем свет и тащиться на полосу с плугом и шагать по холмам с севалкой. Теперь можно отдохнуть до навозницы… а там?..
А там опять пахота, покос, жнитво, сев, уборка. Конон крякнул и тяжело повернулся на месте: то, что его обрадовало, -- сразу исчезло. Не придется ему отдохнуть как следует, некому его сменить, некому успокоить. Он один во все следы. Его Енафа хлопочет дома, ей впору управиться только там. "Что же это я в поле за обсевок?" -- грустно подумал Конон, и ему вдруг стало так горько, точно ему нанесли жестокую обиду.
А ведь было время, когда Конон рассчитывал на другую старость. По этой же дороге он не раз езжал с такой же работы домой, хотя усталый, но с легким сердцем. С ним всегда был его Филька, шустрый мальчик с задумчивыми глазами, который всегда приставал к нему с расспросами про старину, про порядки, про другие места. Потом, когда мальчик подрос и стал ходить в школу и читать книги, донимал его рассказами про то, чего отец уже не знал и что он сам узнал из книжек. А когда они приезжали домой, им навстречу выходила какая-нибудь из девок -- или Машка, или Грушка -- и выпрягали лошадей, вели их в ночное, потом все садились за стол, и за ужином у них были разговоры и смех.
Девки -- чужая корысть: как только подросли, так одна за другой и со двора долой ушли. Раздали их по чужим деревням, и стали они жить чужими заботами, не стало им дела до отца и матери.
Сын же долго не отрывался. Он все помогал отцу "сгрудить в кучу ворох". Выдать замуж девок было не легко для дома, и Филька старался помочь отцу, заплатать эти прорехи. Но без девичьей помощи это стало трудно -- один во все следы не поспевал. Фильке и не хотелось рано жениться, но пришлось. В доме нужна была работница. У Филькиной жены через год родился ребенок, а к трем годам родился другой. Сгрудить ворох становилось все трудней. И парень стал задумываться, о чем-то шушукаться с женой. Со стариками Филипп обходился всегда хорошо, но теперь уже главный совет он всегда держал с женой. Конон год от года убеждался, что и сын ему становится чужой, и тяжело вздыхал. И вдруг, в одну осень, когда все было убрано, Филипп сказал своим старикам:
