VI.
Прасковья стаскала мешки с новью в избу, отвела к соседям лошадь, выпрягла, убрала ее и вернулась домой. Дома она некоторые мешки выпорожнила, другие поставила так в горенке и хотела было уже раздеваться, как вспомнила о Ваське; она остановилась посреди избы и проговорила: "А ведь Васька-то не идет домой, постреленок! Где же это он там пропадает?" И она вышла из избы и направилась опять на огород Малютиных. Но на огороде уже никого не было. На том месте, где палили свинью, только лежали с обгорелыми боками чураки, чернела куча пепла после сожженной костры. Пепел этот виднелся и дальше на огороде, его разносило ветром. Кругом было серо и скучно и холодно; душу Прасковьи защемила тоска, и она, не останавливаясь, шла по огороду и кричала:
– - Васька, Васька, Васька-а!
Но никто не откликался ей. Она пошла дальше, дошла до овинов и все кричала. Поровнявшись с линией овинов, она остановилась, оглянулась на все стороны, как бы соображая, куда ей итти, и опять кликнула Ваську.
Опять никто не откликнулся. Она осмотрела один овин, поглядела сзади его -- там никого не было; она опять кликнула и пошла было к другому овину. Проходя мимо кучи дров, лежавшей за первым овином, Прасковье послышалось, как в середине кучи что-то хрустнуло; она заглянула туда и сейчас же закричала:
– - Ах ты, пес! Ах ты, сокрушитель мой! Чего ты только забрался-то сюда, окаянный? -- и она протянула руку, хотела выдернуть мальчишку из кучи, но в это время ее взгляд остановился на личике мальчишки, и сердце ее внезапно охватила жалость.
Мальчик сидел в дровах весь скорчившись, но это не оберегло его от холода. Он весь посинел, зубы его стучали, на глазах стояли слезы, и он сейчас еще всхлипывал.
– - Присуха моя безотвязная! -- уже со слезами в голосе закричала Прасковья. -- Чего ты здесь торчишь-то только? Ведь замерз совсем, мучитель ты мой!
Она взяла Ваську на руки; тельце его все подергивалось. Она расстегнула свой перешивок, обернула его одной полой и пошла с ним домой.
– - Чего ты тут сидел-то, ведь окоченел совсем, постылый мой! Что ж ты домой-то не шел?
Васька только всхлипывал.
– - Ведь все как лед, и ножонки и брюшонко. Разве можно в такой холод раздевшись ходить, -- простудишься в одну минуту, скрутит и помрешь. Ах ты, безопасный этакий!
Она уж говорила это без всякого сердца. Гнев ее прошел, в голосе ее слышалось что-то новое, сердечное. Она внесла мальчика в избу, посадила его на приступку и стала раздеваться. Мальчик еще чаще заколотил зубами и вдруг громко заплакал.
