Матвей вдруг поднялся с места и, вздохнув, медленно подошел к приступке и полез на полати. Полати заскрипели, когда он лег на них; но он видимо не улегся сразу, а несколько раз перевертывался с боку на бок, и когда улегся хорошенько, опять глубоко вздохнул.
Прасковья, облокотившись на стол и повернув лицо к свету, сидела совсем неподвижно, но заметно было, как ее тощая грудь колебалась, ноздри раздувались от сильного дыхания, и в глазах горел какой-то огонек. Марфа глубоко вздохнула и проговорила, обращаясь к Прасковье:
– - Так-то вот, ты очень не тужи; что ни выйдет, все хорошо будет… Ну, я пойду…
Нагнувшись к Ваське, она осторожно натянула на него съехавшую с него одежину, которой он был укрыт вместо одеяльца, и поднялась с места.
– - Не горюй же шибко-то, -- опять обратилась она к Прасковье. -- Божья воля, Бог знает, что лучше-то!
– - Ладно, спаси Христос, что навестила; дай Бог тебе доброго здоровья.
Старуха вышла вон из избы. Прасковья проводила ее и вернулась опять в избу. Матвей в это время опять перевернулся так, что полати заскрипели.
Прасковья принялась натирать мальчику грудь салом.
XIV.
Было уж довольно поздно. Огни по деревне загасли, и на улице сделалась полная темнота. И у Стрекачевых убавилось свету. Прасковья загасила лампу и зажгла лампадку перед образом. Она сидела около больного и то подавала пить, то натаскивала на него покрывала, то еще чем-нибудь помогала. Васька минуты не лежал спокойно. Он метался, бредил, кашлял трудным сухим кашлем, и то стонал, то хныкал. Матвей тоже видимо не спал, так как доски полатей довольно-таки часто поскрипывали. Пропели первые петухи. Прасковья встала, отодвинула стол, приставила скамейку к лавке, где лежал больной, и хотела было прилечь, как полати снова заскрипели, и с них показались сначала ноги, потом туловище и голова. Матвей, слезши, подошел к столу и, обращаясь к Прасковье, проговорил:
– - Полезай на печку, ляг, а я тут посижу. Что ему давать-то?
– - Я тут лягу. Я спать не хочу, а так полежу.
– - Как не хочешь? Те ночи, чай, плохо спала, да эту-то не поспишь… Авось, я управлюсь с ним.
Прасковья помялась с минуту, потом проговорила:
– - Ну, вот чайку ему в случае дай, да не давай ему раздеваться-то, да тряпку-то, как высохнет, опять намочи. Ах Ты, Господи, Никола угодник, спаси и помилуй нас грешных!
И, глубоко вздохнув, Прасковья полезла на печку и улеглась там. В избе наступила полная тишина, ничем не нарушаемая. Васька лежал как будто уснувший; с печки доносилось ровное и спокойное дыханье Прасковьи; видимо она тоже спала. Матвей сидел, облокотясь на стол, и глядел то на сына, то на лампадку, горевшую перед старым закоптелым образом, на котором только и можно было различить легкий светлый значок, похожий на опрокинутый костылек и видимо изображавший нос святого. Он долго сидел молча, неподвижно; вдруг из груди его вырвался глубокий прерывистый вздох. Опнувшись на стол, он поднялся на ноги, боязливо оглянулся на печку и вдруг опустился на колени, вперил глаза в закоптелую икону и, истово крестясь, громким шопотом, исходящим из самой глубины его души, забормотал:
