Каринэ перекинулась с шашлычником парой непонятных для Гимаева слов и на минуту исчезла за резной дверью в высоком глухом дувале; вернулась она с блюдом, где лежала перебранная свежевымытая зелень. Шашлычник протянул им прямо с огня шипящие шампуры. Каринэ почти не ела, она ломала лепешки, пододвигала ближе к Гимаеву зелень, специи; потом по ее просьбе шашлычник принес несколько шампуров с рублеными бараньими ребрышками. Гимаев ел бы еще и еще, но Каринэ сказала — хватит, и они, обменявшись с гостеприимным шашлычником любезностями, распрощались.
— Шашлык и плов любят чай, это не только традиция, но и необходимость, так что традицию мы нарушать не будем, да, Максуд? Там, где мы оставили машину, есть одна чайхана, мы с отцом бываем в ней всегда, когда делаем на этом базаре покупки, туда я вас и приглашаю. Но прежде нужно взять что-нибудь к чаю.
Во фруктовых рядах они купили тяжелую темно-синюю кисть винограда, несколько персиков и по-девичьи нежно-румяных яблок. В чайхане, как и в ремесленных рядах, Максуду хотелось задержаться подольше, уж больно вкусным показался ему чай из медного трехведерного самовара, но Каринэ, глянув на часы, заторопилась.
Они долго кружили по огромному городу, и Каринэ, хорошо знавшая его, рассказывала интересно и пристрастно — чувствовалось, что она влюблена в Ташкент. У некоторых особо любопытных зданий она задерживалась и говорила о них с таким знанием дела, что Гимаев шутя спросил — уж не она ли проектировала эти прекрасные сооружения.
— Нет,— ответила Каринэ серьезно.— Эти здания построил мой отец.
По тону ее Гимаев понял, что она любит отца и гордится им.
Неделя пролетела как один счастливый день. Каждое утро он встречался, с девушками, ездил с ними купаться, ходил по городу, по музеям, даже слушал впервые в жизни орган в концертном зале «Бахор». Девушки ни о чем его не расспрашивали, но их бережное, неназойливое внимание он ощущал ежечасно и был в душе признателен им. Как бы началась его новая жизнь, если бы он не встретил Наталью и Каринэ, неизвестно.
Однако как бы он ни был доволен и счастлив, он не мог не думать о деле. Гимаев был человек, которому только работа давала полноту ощущения жизни. Он и в колонии не сломался и не ожесточился потому только, что и там занимался любимым делом. В заключении он, наверное, даже больше, чем на воле, оказался опорой для многих: люди, не верившие уже ни во что или разуверившиеся во многом, Инженеру почему-то верили. Он внушал доверие. Честностью…
