Только вперед! До самого полного! | страница 2
И еще я люблю сидеть на берегу моря поздним вечером, когда почти безлюдно кругом. А еще лучше — глухой ночью. Когда нас всего двое: море и я. Правда, иногда присутствует еще и луна. Но нам она нисколечко не мешает: мы верим в ее умение хранить чужие тайны.
Именно в эти часы, случается, море вдруг и начинает откровенничать со мной, бесконечной чередой посылая ко мне свои волны, уставшие за день. И они, бывает, доверительно рассказывают, поют мне какую-нибудь быль. Чаще всего — славящую моих боевых побратимов.
Я внимательно вслушиваюсь в те сокровенные песни, а потом, как умею, записываю их. Некоторые из них поверяю вам, дорогие читатели.
Не скрою: мне очень хочется, чтобы вы сердцем почувствовали то, о чем поведали морские волны, мне очень хочется, чтобы вы по-настоящему поняли, каждой клеточкой своей поняли, на что способен советский человек во имя, во славу своей Родины.
ТОЛЬКО ВПЕРЕД! ДО САМОГО ПОЛНОГО!
>ПОВЕСТЬ
Моему боевому другу капитану 1-го ранга А. И. Потужному посвящается.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Он приметил ее там, на островке, когда семьи военнослужащих и он, мичман Максим Николаевич Малых, в ожидании буксирного пароходишка грудились около такого маленького причала, что к нему одновременно пришвартоваться не могли даже два торпедных катера; женщин и детей командование эвакуировало с этого клочка советской земли, куда тоже нагрянула кровавая война, правда, пока лишь неистовыми бомбежками. А он ехал в Ленинград, где его ожидали приказ наркома о присвоении ему звания лейтенанта и назначение — конечно же! — на какой-нибудь боевой корабль. Только на корабль! И только на боевой!
О приказе наркома (под честное слово) сообщил всезнайка-писарь, выпросив за это ленточку с наименованием военно-морского училища, которое уже окончил мичман («Ведь у вас наверняка есть еще одна?»), а назначение на боевой корабль — его самое искреннее желание.
Девушку же приметил потому, что все отъезжающие держались семьями, всех хоть кто-нибудь да провожал, говоря обязательные в подобных случаях успокоительные и обнадеживающие слова, а она сиротливо стояла в сторонке одна, если не считать маленького чемоданчика, жавшегося к ее ногам.
Ей было лет двадцать, не больше. Почти с него ростом (а он неизменно ходил в первой шеренге парадного батальона), в меру фигуристая, сейчас она выпрямилась до такой степени, что казалась даже несколько нескладной; с пепельными волосами, уложенными по последней рижской моде, она стояла немного в сторонке от прочих и, как показалось ему, равнодушно, даже с неприязнью смотрела на Финский залив, над которым сегодня нависли плотные серые тучи.
