И хоть бы улыбнулся
всегдашней своей улыбкой. Все так серьезно... Все-таки очень не хотелось
уезжать с фронта. И прощание у вагона с генералитетом было каким-то тягостным,
а Могилевский владыка, покачивая головой, произнес совсем уже непонятное:
- Вот несчастье-то...
- Что мы уезжаем
несчастье? Да, владыко, мы же скоро приедем опять, ну какие-то дела у Папа в
Царском...
Провожавшие генералы
как-то угрюмо-странно молчали и отводили глаза от взгляда своего Верховного
Главнокомандующего. А воющий Джой вдруг зарычал на них всех разом. Пресек
рычанье шлепком и криком,
- А ну, марш в вагон.
И вслед за
скуляще-рычащим Джоем одним прыжком вскочил на подножку. И засмеялся, радуясь
своему прыжку. Да, страшная, неизлечимая болячка, несвертываемость крови,
начала отступать, и неизбежен ее окончательный разгром, как неизбежен разгром
германских армий с тех пор, как Верховным Главнокомандующим стал Папа. Войска
противника встали, зарылись и больше не продвинутся ни на сантиметр. А мы под
командованием Папа, наращивая в невиданных доселе темпах наш потенциал,
готовимся к решающему удару. А против его неизлечимой болячки воюет дядя
Григорий с его необоримой молитвой...
- Да перестань ты выть,
Джойка!..
И обреченность болячки
уже видна воочию: встала, зарылась и даже не огрызалась, любые прыжки, резкие
движения совсем нечувствительны - никакой боли, одно удовольствие, а значит,
кровеносные сосудики молодцом держатся, окрепли молитвой дяди Григория.
Каждый раз после прочтения
вечерних молитв, перед надвижением сна, проступает в воздухе перед глазами его
ласковая, успокаивающая бородатость. И рука его на засыпающей голове, а от руки
сила могучая, исцеляющая, которая любую боль, любую болячку прихлопнет, как
тогда в прошлогодний Николин день, когда доктора, его окружавшие решили, что
этот день его - последний, кровь безудержно лилась из носа, и остановить ее не
было никакой возможности. Силы неотвратимо таяли, вместе с кровью уходила
жизнь. Мама стояла на коленях рядом с его кроватью и плача молилась.
Тогда первый и последний
раз он видел под глазами у Папа слезы. Две слезинки под правым и левым глазом
замерли под нижними веками. Глаза будто пытались втащить их назад, но сил на
это не было. Его вдруг качнуло, он перекрестился и, отвернувшись, отошел к
окну.
Джой и Джемми тоже были
у кровати и, поскуливая, лизали пальцы опущенной к полу, его правой руки. А
Джой с удивлением разглядывал на необыкновенном, неузнаваемом цвета воска лице
хозяина два красных бугра под его носом. Это комки окровавленной ваты торчали
из его ноздрей.
