— Я... я не пялюсь, —
товарищ Каганович нервно поправил галстук. — Я... я слушаю...
Тот иступленный восторг,
с которым он нажимал кнопки взрывных устройств в акции против Храма Христа
Спасителя, жил в нем до сих пор. Лица Хозяина он тогда не видел, видел только
его спину. Тот неподвижно стоял перед окном, глядя на клубы дыма и пыли,
заволокшие собой полнеба... Крестный полет... во, дожили...
— А сопровождать икону в
полете будешь ты, Лазарь. А сейчас ты лучше не пялься, а думай, где достать
вагоны для сформированной дивизии в Челябинске. Дивизию некуда грузить. Если
вагонов для нее через три дня не будет, приземляться после полета с иконой
будешь отдельно от самолета. И чтоб состояние вагонов было не такое, какое у
тех, в которых едут сейчас сюда дальневосточные дивизии от Апанасенко. Он тебя
материл так, как даже Клим материть не умеет. А ты, Клим, не усмехайся. Ты-то
чего таращишься? Ты доблестно хотел вести в бой роту, ты бесстрашно лазил по
передовой и учил солдат окапываться. Представляю, что про себя они говорили про
тебя. Наверно, примерно то же, что Апанасенко про Кагановича. И я думаю,
появление комфронта на передовой с целью учить окапываться и ходить в атаку
вызвало у них большее удивление, чем если бы над их головами пролетела в
самолете чудотворная икона... Семен!
Товарищ Буденный
встрепенулся.
— Махать шашкой против
туркменских басмачей — это не одно и то же, чем командовать Резервным фронтом,
который ты не успел развалить, только начал, его доразвалил Жуков. Сейчас мой
секретарь держит против него по телефону круговую оборону, огрызается и
говорит, что у него из того, что он просит, ничего нет. И Гинденбурга под рукой
у меня тоже нет, вы вот есть... Так когда, товарищ Пронин, вы сможете
освободить Ховринский храм от хлама, чтобы он работал по прямому назначению? С
цветметаллом, что бросил Микоян, вы распорядились блестяще. Вы замечательно
мобилизовали шесть полков МПВО, за 40 минут разобрать и погрузить полторы тыщи
тонн металла и все руками — это рекорд непобиваемый.
Василий Пронин, недавно
отметивший свое тридцатилетие, вспоминал ту погрузку как фантастический
кошмарный сон. Дело было, действительно, невозможное, и оно было сделано. Через
час ждали налета «Юнкерсов», и они налетели — 15 штук прорвались сквозь
Журавлевский заградогонь, но бомбили они уже пустое место.
Вообще, он так и не
понял, зачем Хозяин велел ему быть на этом заседании. Не для того же, чтоб
приказать хлам из церкви выкинуть. Дел ведь беготливых, которые сам лично
должен координировать, проверять, умолять, материть, — не просто выше горла, а
выше всяких горл! Одно минирование электростанций, заводов, НИИ и всех прочих
важнейших объектов чего стоит. Эта операция под бдительным оком Лаврентия Палыча
стоит, если мерить здоровьем, один день за сто. Его спецполком, выделенным для
этой цели, фактически заправляет он, Пронин, и ответственность вся на нем. А
100000 московских баб, выгнанных им на строительство оборонительных полос? Чего
уж там толковать про организацию их работ! Да просто пожрать им выдать, да
инструмент, да хоть не в совсем собачьих условиях бы жили в палатках, школах,
избах — от одного этого с ума сойдешь! Ежечасные сводки со всех домоуправлений
об уборке снега в этой жуткой метели хлестче фронтовых. И перепрофилирование
котельного завода на двухтонные бомбы — тоже на нем. А вдруг возникающие,
внезапные проблемы? А их с десяток каждый день. Одна недавняя слезная просьба
Жукова чего стоила — помочь Западному фронту с транспортом. Фронт — от Яхромы
до Тулы, а маневрировать войскам не на чем. Поднял на ноги всю московскую
милицию, облазили все заводы, все автобазы, все гаражи, все закоулки-подворотни
и изъяли 2500 неисправных машин. Подгоняя угрозами и мольбами, «Компрессор» и
«ЗИС» напрягли насчет запчастей, поставили машины «на ход» и — вперед на фронт,
маневрируйте.
