— Так нечего сжирать, я
не комсомолец.
— Что так? Ведь
поголовно всех...
— Да не до всех
доберешься, я на метеостанции под Верхоянском работал, не было там ком. ячеек,
а здесь на собрания сгоняли каждую среду и пятницу всех, не спрашивая,
комсомолец или нет. После каждого собрания утопиться хотелось от тоски. Да
лучше б гоняли на предмет, что да как делать, на случай вот такой вот
внезапности! Да где чего лежит показали. Не-ет, секретность, мать ее, вместе с
ними застала тебя внезапность в седьмом каземате, как меня, а там спирта
канистры — упейся, только закусить нечем, и отстреливаться нечем, а Васька в
пятом на патронах сидел, только и ему не отстреляться — не из чего, а Петьке в
шестом есть из чего, да нечем, на всех патронах Васька сидит. И друг к другу не
переберешься. Да и отстреливаться нельзя — директива номер один, мать ее... При
мне чекисты парня из соседнего взвода расстреляли за то, что в самолет
стрельнул. Маразм ситуации необъятен, — это так наш Верхоянский метеоначальник
говаривал по другому поводу... Есть чем огрызнуться, а нельзя. А сдаваться я
решил, когда радио московское со столба прогремело, как какой-то сержант Брюхин
топором взвод автоматчиков уложил. Что ли Левитан про директиву номер один не
знал?.. Короче, сплошь вранье, а хуже вранья только оно само — так мне бабка
всю жизнь внушала.
И при взгляде на
поникшего рядового вдруг скрутило и не слегка душу Ртищева. Ведь скольких таких
убить придется в освободительном походе? Лес рубят — щепки летят? Одну щепку на
отлет, чтоб другая жировала? Что-то тут не так. Да все не так, освободитель!!!
— Что с тобой, Федор? —
впервые Гепнер назвал его по имени. Он сидел рядом и поразился, как вдруг
изменилось лицо Ртищева. — Волк кинул взгляд в лес?
— Эти леса таких волков
не принимают, — со вздохом ответил Федор Ртищев.
«Да, уж эти леса, чтоб
им!» — вот так и со вздохом подумалось Гепнеру. Несколько часов назад он вдруг
велел остановить свой штабной бронеавтобус и вышел из него.
Перед ним расстилался
холмистый зеленый лесной ковер до горизонта. Просто непроходимость этого
безбрежного пространства отчетливо вдруг осозналась им. Красотища этой
непроходимости ошеломляла, и от нее дышало призывом заглянуть туда, дальше за
горизонт в совершенно уже уникальную безбрежность грандиозного ее пространства.
Пространство звало заглянуть, но не завоевывать. А из пространства еще и
постреливают.
— Во, приперся! —
выдохнул Ртищев вслух и пошел назад к автобусу...
