Из переулка внезапно появился всадник, выскочивший на широкий проспект на полном скаку, заставив людей с испуганно-раздраженными криками броситься в стороны. Юнец, горделиво положивший ладонь на эфес легкого меча, пустил своего скакуна в галоп, не заботясь, попадет ли кто ему под копыта, или же успеет увернуться.
Пристроившийся у стены булочной попрошайка, увидев всадника, вскочил и попытался отпрыгнуть в сторону, прижимая к груди глиняную кружку, в которую кое-кто из прохожих бросал медяки, но запнулся, растянувшись поперек дороги. Раздался сочный хруст, когда копыто раздробило несчастному голень, но всадник даже не обернулся, услышав крики боли, перемежаемые проклятьями.
Не стал он рвать поводья, осаживая скакуна, когда впереди возник словно облитый сгустком ночной тьмы человек. Разряженный в парчу и золото юнец пустил своего коня, огромную зверюгу, издававшую не ржание, а устрашающий рык, прямо на прохожего, но тот вдруг взглянул на скакуна, что-то прошептав едва слышно. Огромный жеребец взвился на дыбы, и его наездник, не ожидавший этого, свалился под копыта коню, испачкав расшитый гербовыми щитами камзол в нечистотах.
- Благодари Богов, что я спешу, - крикнул юнец в спину удалявшемуся человеку в черном. - Иначе я лично занялся бы тобой! - И, обернувшись к хохотавшим в голос горожанам, гневно прорычал, весь пойдя багровыми пятнами от раздражения и стыда: - А вы как посмели зубоскалить? А ну, заткнитесь, чернь, пока не отведали моей плети!
Мальчишка, в растерянности то хватавшийся за клинок, то замахивавшийся витой плетью, то принимавшийся отряхивать грязь с безнадежно испорченного камзола, вновь забрался в седло. Его конь, стоявший смирно, как ни в чем ни бывало, повинуясь всаднику двинулся дальше, но уже не галопом, а спокойным шагом. Юнцу с лихвой хватило нескольких минут позора.
А человек в черном одеянии тем временем остановился возле огромного мрачного особняка, стены которого, сложенные из красного кирпича, казалось, были покрыты запекшейся кровью. Это строение выделялось тяжеловесностью и какой-то основательностью, производя впечатление закованного в латы рыцаря, взирающего на мир сквозь узкие щели оконных проемов, напряженного и готового к бою.
Несколько мгновений он разглядывал дом, который вполне стоил такого внимания, чуть заметно ухмыляясь при этом. А затем уверенно, точно явившийся в убогую лачугу сборщик податей, путник взошел на крыльцо. И те, кто видел, как этот человек трижды ударил в дверь бронзовым кольцом, почтительно кланяясь незнакомцу, принялись переглядываться и перешептываться. В Харвене каждый знал, кому принадлежит этот дом, и чего могли стоить являвшиеся в него изредка гости.
