Сосед залился краской, хотя казалось невозможным, что его задубевшее за годы в пустыне лицо может стать еще багровее, и принялся смущенно бормотать какие-то извинения, а потом спешно прощаться.
Госпожа Шорова так и не произнесла ни слова, даже не кивнула на прощание, конвоируя мужа домой.
София с тоской посмотрела им вслед. Ее гнев схлынул, оставив после себя какую-то тягостную усталость, почти обреченность. Мысли вяло текли в голове, всякое удовольствие от прекрасного дня и возни в саду было безвозвратно испорчено.
Этим утром господин Рельский пребывал в прескверном настроении. Ему приснился до крайности неприятный сон, и теперь судья удрученно размышлял, не был ли он вещим. К тому же назойливая головная боль не отступала ни на минуту.
У каждого бывают дни, когда все валится из рук, и похоже, теперь наступил черед мирового судьи…
Едва сдерживаясь, чтобы не втянуть голову в плечи, дворецкий негодующе сообщил господину о весьма досадном ночном событии. Выслушав его, судья велел немедленно устранить все следы, а слугам помалкивать, после чего скупо поблагодарил и отпустил дворецкого нетерпеливым жестом.
Тот почтительно поклонился и на цыпочках покинул кабинет, крайне осторожно притворил за собой дверь, опасаясь хлопком вызвать неудовольствие хозяина. Затем он собрал слуг и должным образом проинструктировал.
Вскоре дом напоминал поле боя. Шеф-повар пересолил суп-пюре из молодых шампиньонов, после чего устроил форменную истерику, и его долго отпаивали мадерой. В итоге завтрак пришлось спешно сооружать одной из поварих, поскольку с успокоительным кухмистер явно перестарался и теперь безмятежно посапывал в уголке. Оставалось надеяться, что он вскоре придет в себя и начнет священнодействовать над обедом, поскольку вечером ожидались гости.
Горничные передвигались по дому перебежками и при виде господ норовили спрятаться в какую-нибудь норку, видимо, вообразив себя мышками (и действительно походили на них в своих скромных серых платьях с белыми передничками).
Камердинер господина Рельского так нервничал, что никак не мог правильно повязать хозяину галстук, пробовал пять раз, все сильнее волнуясь, что не добавляло ему сноровки. Наконец раздраженный мировой судья его отослал, и тот опрометью бросился прочь.
Будучи не в духе, господин обыкновенно делался мрачным и еще более педантичным. Он хмурился, словно грозовая туча, изредка сражая домочадцев и слуг меткими молниями слов. Под его пронизывающим взором сестры за завтраком то и дело роняли приборы и быстро закончили трапезу, невнятно извинившись за внезапную потерю аппетита.
